Холостой выстрел, прозвучавший с «Каркаса», испугал зверя, и он бросился прочь. Мичман Нельсон получил суровый нагоняй от капитана Лютвига, по собственным словам, крепко отчитавшего его за подобное самовольство и поведение, недостойное положения мичмана, и поинтересовавшегося, как тот осмелился отправиться на медвежью охоту. «Округлив губы, как с ним всегда бывало при сильном волнении, (Нельсон) ответил: «Я хотел убить медведя, сэр, намереваясь привезти отцу шкуру»»[5].
Вскоре после того, как «Каркас» бросил якорь в порту Дептфорд, Нельсону, к тому времени достигшему пятнадцатилетнего возраста, стало известно, что дядя, капитан Саклинг, договорился о его зачислении в команду «Морского конька», двадцатипушечного фрегата, отправляющегося в Индию. Поход продлился два с половиной года, в течение которых Нельсон усердно занимался навигацией и сигнальным делом, изучал картографию, не говоря уж о быте матросов со всеми его особенностями и уловками. Он побывал в Мадрасе и Бомбее, Калькутте и на Цейлоне; через Аравийское море дошел до Басры в Персидском заливе. Пороха он впервые понюхал, когда «Морской конек» столкнулся с кораблем, идущим под флагом Гейдара Али, мусульманского лидера Майсура. Сев однажды за карточный стол с несколькими веселыми индийскими купцами, Нельсон, если верить его словам, выиграл триста фунтов и, ужаснувшись при мысли о возможном проигрыше на такую колоссальную сумму (сегодня она бы составила около 60 тысяч фунтов), твердо решил никогда больше не играть. Именно тогда он близко сошелся с другим мичманом — своим сверстником, сыном ирландского пекаря из Стрэнда, Томасом Трубриджем, говорившим с легким ирландским акцентом и зачисленным в команду «Морского конька» за несколько дней до Нельсона. Там же, в восточных морях, Нельсон пережил первый в своей жизни сильнейший приступ малярии, и его, совершенно обессилевшего и безумно страдающего в бурных волнах и штормах Индийского океана от морской болезни, пришлось пересадить на «Дельфин», направлявшийся домой, в Англию. Какое-то время опасались даже, что он не выдержит, умрет, как умер юный боцман того же «Дельфина». И так оно вполне могло случиться, если бы корабль не простоял около месяца у южных берегов Африки, в Симонстауне, ремонтируясь после тяжелого перехода из Бомбея. Тут же пополнили запасы продовольствия. Постепенно Нельсон оправлялся, но, совершенно измотанный лихорадкой, бессонницей и приступами рвоты, впал в настоящее отчаяние, подумывая даже, как он сам впоследствии признавался, прыгнуть за борт. «Мне казалось, — писал он много лет спустя, — я ничего не смогу добиться в избранной профессии. При одной мысли о том, какие трудности мне придется преодолеть, располагая столь малыми возможностями, у меня голова кругом шла. Я не видел никаких способов достичь цели».
Но затем, когда «Дельфин» вновь тронулся в путь вдоль западного побережья Африки и, миновав экватор, вошел в более спокойные воды Северного полушария, Нельсон пережил превращение, сходное с испытанным Павлом па дороге в Дамаск. «Внезапно мне явилось видение некоей радужной сферы, — вспоминает он, — и я испытал прилив патриотического чувства. Король и Держава стали моими покровителями. Ну что ж, озарило меня, я сделаюсь героем и с Божьей помощью одолею любые преграды». С тех пор он практически не сомневался в своей избранности.
Кажется, эта вера только укрепилась, когда, еще на борту «Дельфина», Нельсон получил сообщение, что его дядя неожиданно стал инспектором флота, благодаря чему племяннику присвоили звание исполняющего обязанности лейтенанта с последующим назначением на военный корабль.
Более того, так как Франция открыто встала на сторону американских бунтовщиков, требующих независимости от Британской короны, и, стало быть, на горизонте замаячила новая война, открывались перспективы не только дальнейшего продвижения по службе, но и премиальных, и воинской славы.
В апреле 1777 года восемнадцатилетний Горацио Нельсон, полный энтузиазма и веры в себя, явился, с рекомендациями прежнего начальства, в адмиралтейство для собеседования, призванного решить обоснованность его притязаний на звание, не положенное ему по молодости лет в общем порядке. Нельсона проводили в комнату, где за столом сидело несколько старших офицеров и среди них его дядя — инспектор флота; впрочем, капитан Саклинг посмотрел на него так, словно видел впервые.
За минувший год молодой человек, стоявший перед судьями, подрос не намного[6]. Лицо его, хранившее следы недавно перенесенной болезни, было бледно, скулы резко заострены, рот широкий и чувственный; глаза, под нависшими густыми бровями, глубоко посажены. Говорил он в нос, слегка звенящим голосом, и, как впоследствии утверждали, с сильным норфолкским акцентом. Поначалу он, казалось, немного нервничал. Но задаваемые вопросы не представляли никакого труда для моряка, хотя и юного, но все-таки уже с шестилетним стажем плавания, и Нельсон успокоился. Продолжать собеседование не было нужды, и вскоре экзаменаторы дали понять, что услышали вполне достаточно. И лишь тогда инспектор представил Нельсона остальным членам комиссии как своего племянника; один из них удивился, отчего тот не поступил так с самого начала, и Саклинг ответил: «Я не хотел для этого малого никаких поблажек, будучи уверен, что он и без того успешно пройдет испытание. И, как видите, джентльмены, не ошибся».
День или два спустя лейтенант Нельсон поделился доброй новостью с братом Уильямом, умолчав о роли дяди в его судьбе. Нельсон получил назначение в команду фрегата «Ловестов», снаряжаемый в Ширнессе для похода на Ямайку. «Теперь, — писал Нельсон мелким, аккуратным почерком, — я предоставлен самому себе, но надеюсь, выполнять свой долг буду так, что и мне самому, и друзьям будет чем гордиться. Остаюсь твоим любящим братом, — бодро заключал он, — Горацио Нельсоном».
Первое задание, правда, оснований для особой гордости не давало. Нельсона поставили во главе вербовщиков, формирующих команду «Ловестов». Матросов можно было привлекать в законном порядке, даже тех, кого уже рекрутировали на другие корабли. То же самое относилось и к лодочникам, да по сути к любому мужчине, достаточно крепкому на вид, не имевшему возможность откупиться взяткой, или, с помощью влиятельных друзей, избежать призыва, или за вознаграждение послать вместо себя дублера. Если таким образом команду набрать не удавалось, оставшиеся вакансии заполнялись за счет отбывавших наказание за совершенные проступки не в тюрьме, а на борту того или иного корабля. Командиру отряда вербовщиков не вменялось в обязанности лично ходить с подчиненными по пивным в доках, где скорее всего и можно было найти подходящих людей. Лейтенант Нельсон поселился на постоялом дворе, где, как гласило вывешенное объявление, могут записываться добровольцы, желающие поступить на фрегат флота его величества «Ловестов». Однажды ночью Нельсон почувствовал себя плохо. Его сотрясала сильная дрожь, и в конце концов он без сознания свалился на пол со всеми признаками очередного приступа малярии. Дюжий мичман взвалил Нельсона на плечи и отнес на фрегат, где к нему тут же вызвали капитана.
Звали его Уильям Локер — это был средний сын Джона Локера, служащего Кожевенной компании и ученого человека, отличавшегося, по суждению доктора Сэмюэла Джонсона, «выдающимися знаниями в области антиквариата и литературы». Как и отец, Локер-младший учился в Тейлоровской торговой школе и пятнадцатилетним подростком поступил на флот в качестве стюарда капитана. Он отличился в Семилетней войне с французами, где его ранило в ногу при абордаже вражеского капера недалеко от Аликанте. Достигнув ныне сорокашестилетнего возраста, грубовато-добродушный, храбрый и жизнерадостный офицер, собравший после выхода в отставку богатый материал по истории военно-морского флота, ходил, заметно припадая на одну ногу, и, как прежде, твердо верил, что решительные действия, в результате которых он получил ранение, — самый эффективный способ борьбы с противником. «Не отпускайте француза далеко от себя, — наставлял он молодых офицеров, — и вы всегда возьмете верх». Нельсон всегда восхищался им. «Я считаю себя вашим учеником, — говорил он много лет спустя. — Вы научили меня брать французов на абордаж… и моя единственная заслуга состоит в том, что учеником я оказался хорошим. Только смерть может положить конец нашей дружбе».
Не желая расставаться с юным лейтенантом, капитан Локер решил, невзирая на болезненный вид Нельсона, не списывать его на берег. Так Нельсон и отплыл на фрегате «Ловестов», оставив свой незаконченный портрет в студии художника Джона Фрэнсиса Риго, итальянца по рождению, осевшего несколько лет назад в Англии и избранного в 1772 году членом-корреспондентом Королевской академии живописи[7].
Как Локер и рассчитывал, Нельсон вскоре оправился и уже к ноябрю окреп настолько, что сумел проявить столь характерное для него рвение при поимке во время шторма американского торгового судна. Обычно в подобной ситуации премия достается первому лейтенанту, но, видно, столь сильное волнение на море его смутило, он замешкался, и капитан Локер, раздраженный его медлительностью, а также опасаясь
