Предстояло Нельсону узнать принца и как отъявленного бабника, снимающего девиц в каждом порту, завсегдатая борделей, жертву венерических заболеваний, шутника, предлагающего брачные узы самым неподходящим дамам. Тем не менее, едва познакомившись с юным принцем, Нельсон уверился что тот станет «прекрасным моряком… украшением нашего флота… Все мы будем гордиться им!» Он отзывался о принце как о человеке «доброго нрава, отнюдь не лишенном здравого смысла и вызывающем всеобщие симпатии», считая его «явно принадлежащим к лучшим по службе». В общем, заключал Нельсон, «я люблю его и как человека, и как принца крови».
Естественно, Нельсон ясно отдавал себе отчет в том, какую пользу можно извлечь из дружбы с сыном короля. «Дома у меня практически ничего нет, — сетовал он незадолго до описываемых событий. — Имя Нельсона никому не известно. Но скоро все может перемениться». И вот теперь, произведя хорошее впечатление на лорда Худа, некогда доброго друга его дяди Мориса Саклинга, сблизившись с принцем Уильямом, Нельсон имел веские основания писать Уильяму Локеру, что наконец-то обрел надежную опору, которую постоянно искал после смерти капитана Саклинга. Лорд Худ относился к нему как к родному сыну. «Он откликается буквально на всякую мою просьбу, — делился с товарищем Нельсон. — То же самое я могу сказать и о принце».
Возможность укрепить дружеские связи представилась, когда, к большому неудовольствию принца Уильяма, представители американского конгресса и английского правительства достигли в Париже соглашения о прекращении огня. Сразу вслед за этим принца отправили с официальным визитом доброй воли в Гавану, представляющую собой самое важное звено в цепи, соединяющей Испанию с ее владениями в Карибском бассейне и обеих Америках. Ему предстояло отплыть с эскадрой, сопровождаемой «Албермарлом», а капитана Нельсона назначили адъютантом принца. Как впоследствии оказалось, Нельсон в данном качестве сослужил добрую службу, ибо принц, как всегда, проявил слабость к женскому полу, влюбившись в одну из дочерей адмирала — командующего морскими силами на Кубе, в результате чего «его королевское высочество мог и не вернуться в Англию, если бы капитан Нельсон вовремя не распознал угрозу, нависшую над его венценосным другом, и не дал команду немедленно выйти в море».
ГЛАВА 5
Франция и Подветренные острова
О Господи, как все это не похоже на счастливую Англию!
Принц и капитан Нельсон — с сорока галлонами рома в подарок капитану Локеру — вернулись в Англию 26 июня 1783 года, с разницей буквально в несколько часов. А вскоре лорд Худ взял Нельсона с собой в Сент-Джеймский дворец — король, наслышанный о дружбе многообещающего и очевидно весьма достойного молодого офицера со своим беспутным сыном и чрезвычайно заинтересованный в укреплении этой дружбы, пригласил капитана в Виндзорский замок. Здесь Нельсону предстояло напутствовать принца, вскоре отправляющегося в Ганновер для изучения французского и немецкого языков. Королевская семья справедливо полагала — пребывание там, под присмотром педагогов, поспособствует улучшению манер и речи принца больше, нежели грубая и суровая корабельная жизнь.
Как со своей стороны считал принц, совершенствование французского не повредило бы и будущей карьере Нельсона. Последний с ним вполне согласился: человек, владеющий французским, лишь «украшает общество». К тому же в случае возобновления войны с Францией знание языка наверняка пригодится, особенно при общении с капитанами судов, ставших добычей победителя. Таким образом, получив в адмиралтействе шестимесячный отпуск и найдя себе спутника в лице капитана Джеймса Макнамары, с которым он познакомился в Америке, Нельсон тронулся в путь. «Состояния я на войне не нажил, — писал он накануне отъезда в характерном для себя стиле сахарному магнату из Шотландии Скотту Россу. — Но убежден — и отношение людей меня в этой уверенности укрепляет, — я ничем не запятнал своей репутации. Надеюсь, могу утверждать — честь для меня выше, намного выше богатства».
Мотив, повторяющийся вновь и вновь. Нельсон неустанно уверяет своих многочисленных корреспондентов: он — человек чести, долг для него священен. Не ставь он честь так высоко, наверняка бы обогатился. «Я отвергаю любые инсинуации, направленные против моей чести, — отрезал он как-то в разговоре с чиновниками из Бюро по снабжению. — Нельсон так же далек от самой мысли о корысти и низости, как небо от земли». «Если я чем и могу похвастать, — пишет он в очередной раз, — так это тем, что никто не может упрекнуть меня во лжи».
После приятного четырехчасового морского путешествия по Ла-Маншу Нельсон и Макнамара высадились в Кале и направились в гостиницу, принадлежащую некоему мсье Грансиру, мать которого, как писал Нельсон капитану Локеру, содержала ее, когда Хогарт писал «Ворота в Кале». Сначала они собирались двинуться оттуда в Сен-Омер, но он, по словам Нельсона, являлся «городком грязным и тусклым», и друзья, переменив планы, решили направиться в Булонь. Туда ходил дилижанс, вмещающий до тридцати пассажиров, но агроном и бывалый путешественник Артур Янг остерег их: такая поездка — испытание не из легких. Внутри грязь, народу полно, а пассажиры-французы так оглушают пением всяких похабных песенок, что лучше уж «на своих двоих передвигаться».
В результате Нельсон и Макнамара намяли портшез. К гостинице его доставил форейтор в сапогах, «огромных, как бочки с устрицами» (такую обувь носили все представители данной профессии). Обычно французских форейторов считают настоящим бедствием дорог. По словам знаменитого писателя Тобиаса Смол лета, это «ленивые, бездельные, жадные, нахальные мошенники» в грязных куртках из овечьей шкуры и засаленных колпаках. «Если накричать на них за медлительность, — продолжает Смоллет, — они продержат тебя еще дольше. Если замахнуться шпагой, палкой, дубинкой или кнутом, они могут убежать и уж не вернутся, а могут отомстить, перевернув, скажем, экипаж». Вслед за Смол-летом и остальными английскими путешественниками Нельсон нашел французские экипажи без рессор и дороги со скверным покрытием совершенно невыносимыми. «Передвигаемся мы со скоростью четырех миль в час, — писал Нельсон отцу. — Такие экипажи, такие лошади, такие кучера и такие башмаки! — от смеха помрешь, глядя на этот цирк. Дороги замощены булыжниками. За пятнадцать миль нас изрядно растрясло, и устали мы неимоверно».
А уж гостиница в местечке Маркиз, где они, на ухабистом пути в Булонь, решили остановиться, представляла собой нечто совершенно невообразимое. «И они называют это гостиницей! — писал Нельсон Локеру. — По мне, так это самый настоящий свинарник. Спать нам предстояло на соломенных тюфяках, причем с огромным трудом удалось добыть две чистые простыни. На ужин подали голубей, а стол вместо скатерти покрывала какая-то грязная тряпка! Ножи — с деревянными ручками! О Господи, как все это не похоже на счастливую Англию! И все-таки за трапезой мы от души веселились и спать легли, дав себе слово, что ничто не испортит нашего настроения».
Булонь оказалась куда привлекательнее Маркиза. С другой стороны, здесь встречалось множество англичан весьма подозрительного, по мнению Нельсона, вида. Скорее всего сюда их привлекло отличного качества дешевое вино, которое и сам Нельсон пил за завтраком.
По улицам Сент-Омера тоже расхаживали англичане, с которыми Нельсон почел за благо не общаться, особенно с двумя «славными капитанами». Их звали, насколько ему было известно, Шеппардом и Боллом, и они носили мундиры «совершенно пижонского вида», украшенные красивыми эполетами по новой и еще официально не признанной моде. Нельсону, с его всегдашней неприязнью к любым новшествам в одежде, она пришлась совсем не по душе (хотя впоследствии он сам надел точно такой же мундир)[9].
Правда, сам Сен-Омер оказался отнюдь не «грязным и тусклым», как пугали Нельсона, а, напротив, очень славным городком с опрятными домами, хорошо замощенными, ярко освещенными улицами с богатыми магазинами. Словом, после темных и угрюмых деревень, через которые они проезжали, пребывание здесь оказалось сплошным удовольствием. Остановившись в пансионе мадам ла Мури, Нельсон отправился в книжную лавку, где купил «Грамматику французского языка» Шамбо, и написал на форзаце;
