– Интересное местечко – горы!
– Здесь нет гор, – возражает Ром.
– Я тоже так думал. Позвонили девчонки из археологического, клянутся, что там у них прямо скальные породы – плато метров тридцать в высоту и настоящий пещерный комплекс…
– Из археологии? – подозрительно переспрашивает Ром.
– Да, – кивает ЭдВа. – Милые девчушки. Хоть в чем-то польза от наших спонсорских программ!
Разумеется, там Вера. Глаза горят, чуть заикается, старается на Рома не смотреть; ЭдВа роет землю копытом, строит глазки Вериной подруге; хотя он просто веселый старикан, без подтекстов, и любит приключения, а тут – настоящая пещера; да, у них есть и фонари, и каски; не надо про Минотавра, но шнур мы всё-таки на входе привяжем; «Давайте, милочка, я вас подержу!» – «Нет уж, Эдуард Валерьянович, лучше мы вас!»; и «Как дела, Эр-Оу?»; кажется, что тихо, а своды играют эхом; и надо уже сказать ей, что всё, что ничего не будет, и не морочить ей голову; луч света выхватывает кудрявый локон и бархат щеки; и «Почему же я так остыл к ней? Вера, ты не изменилась, значит, изменился я?»…
– Смотрите, – говорит Верина подруга и ставит луч фонаря на максимальную ширину.
В снопе света – высокие косые стены, покрытые темными линиями. Все задирают головы, четыре круга пляшут по смешным и страшным картинкам: вот хвостатый зверь держит мумбаку в зубах, вот стая гонит огромного ежа, вот перед мумбакой с восемью лапами маленькие мумбачата нанизывают на веревку полевых мышей…
– Возраст? – выдавливает из себя Ром, осипнув в момент.
– Это не подделка? – неуверенно спрашивает ЭдВа.
– Триста тысяч, – говорит Вера. – Уже сделали радиологию. Здесь еще вот это…
Она ведет их дальше и дает каждому в руку по несколько глиняных табличек. Кривые-косые значки не повторяются ни на одной; и какая разница, как это называть – хоть буквами, хоть иероглифами; и Вера грустно улыбается:
– На память… Я же всё понимаю.
Хотя на самом деле непонятно, кому и о чем она говорит…
– И что? – спрашивает Марат Карлович, взирая с балкона своего надувного донжона на поле предстоящего сражения.
Красные мумбаки бегут, замирают, перестраиваются – феерический гибельный танец. Все четверо дрессировщиков теперь уже здесь.
– Вы самые умные. Самые гуманные. Перво-, мать вашу, открыватели, да? – Маратище зол и не думает этого скрывать.
Ром и ЭдВа ссутулились перед ним, как провинившиеся школьники.
– Здесь всё проще, чем у нас, понимаете? От солнечных лучей поднимается трава. Мыши ее грызут. Мумбаки ловят мышей. Все сыты и довольны. Это устойчивый мир, позавидуйте мохнатым зверушкам! Они победили! Если забрать каждую вторую мумбаку, через пару лет их всё равно окажется столько же. Им нечего делить и нечего бояться.
– Марат Карлович, – ЭдВа говорит тихо, но всё же говорит, – там все признаки цивилизации: наскальная живопись, творчество, письменность…
Ром кладет перед Маратищем глиняный прямоугольник.
– Не может быть! – саркастически восклицает тот, не глядя. – Наверное, где-то ближе к полюсу нашли? Летали куда-нибудь?
ЭдВа неуверенно кивает.
– А под ногами у себя копнуть не пробовали? – орет Маратище. – Этим добром здесь всё усеяно, от горизонта до горизонта. А толку?! Познакомьтесь с победившей цивилизацией мумбак! Вы знаете, что они андрогины? Высшие существа, да! Любые две – или два, как хотите, – друг другу могут передать свой генный материал. И обе-оба родят через два месяца. У них нет семей, нет прайдов, нет брачного дележа самок. А еще нет наводнений, пожаров, землетрясений. Они просто не знают, отчего можно умереть, кроме старости. Завидуйте, земляне, грызите локти, загляните в рай одним глазком!
Ром переминается с ноги на ногу, никак не может подобрать слова для мысли, что только оформляется у него в голове. ЭдВа вытирает пот со лба. Красная волна мумбак устремляется из-под стен дворца вперед.
– Очень не люблю, когда меня подозревают в некомпетентности, – говорит Марат Карлович уже спокойнее и на мгновение превращается в нервного талантливого подростка, стремящегося выйти из тени своего великого отца. – Открыли Америку, понимаете ли…
И добавляет еще тише:
– В конце концов, я никого не держу.
Откуда-то издалека навстречу бегущим мумбакам прилетает шквал снарядов. Тяжелые гирьки не пробивают поднятых щитов, но несколько зазевавшихся зверей падает на землю с проломленными черепами и грудными клетками.
– Карл поступил бы так же, – задумчиво говорит ЭдВа. – Но я – пас.
Маратище смотрит на крестного прозрачно, насквозь, думая о чем-то другом.
– Значит у вас, – говорит он Рому, – задача усложняется.
Огни потушены, и надо идти низко, поменьше шуметь; хотя и так, наверное, все знают – здесь же каждый метр с орбиты виден; а раз знает Александер, то уж шеф-то точно; а значит, никто не против, шепчет она, и целует в дверях, и распахивает его рубашку; здесь всё шатается, так даже забавно, правда; а почему ты говоришь шепотом, иди сюда, посмотри, какие красивые звезды; я был у Александера; зачем сейчас об этом, глупенький; и да, минус ЭдВа – нас осталось трое, но про всё будем думать утром; какие сладкие губы; мы не можем; смех как звон бокалов; очень даже можем, мы всё можем; дотронься, тебе нравится?..
Исчезают двенадцать лет разницы в возрасте, растворяется внешний мир, лишь пульс, дыхание, яростная тяга; нам нельзя их убивать, Софа; ну что за дурак, зачем сейчас об этом; жадные руки, горячее к горячему, и мир плывет; потому что в этом нет справедливости; испарина, щекотно, тиш-ш-ше, еще; и звезды подглядывают в окно всеми своими драгоценностями – шахтами, открытыми месторождениями, тяжелой пылью облачных скоплений, самородками и дикими сплавами кометных хвостов, уходящими баржами, кормовыми сигналами патрульных крейсеров, делящих Галактику между тремя великими охотниками; и ты так красива в этом свете, Железная Софа, и я знаю, что тебе льстит, когда ты слышишь свое прозвище, и ты сейчас совсем не слышишь меня…
На рассвете он стоит у ворот своего загона, седые от росы травы приникли к земле, по прорезиненной ткани ограды то и дело скользят крупные капли.
Сонная мумбака неторопливо ковыляет к Рому, приседает на передние, крутит головой, подпрыгивает. Ах ты, чучелка! За забором – ее счастливые сородичи, у них красивые белые одежды, блестящие пластины на груди и голове, и с ними играют каждый день. Эта мумбака тоже хочет играть.
Ром ищет палку, но на плоской неизобретательной планете нет ничего, кроме травы и дерна. И костей, кстати. Мумбака тычется лбом под колено и приветливо скалит мелкозубую пасть. Ром достает из отвисшего кармана глиняную табличку, вертит ей перед носом у зверя и с размаху бросает в сторону показавшегося солнца.
Мумбака высокими прыжками радостно уносится прочь, курлыканьем будя других, спящих поблизости.
– Так нечестно! – находятся наконец слова. – Они не умеют защищаться!
Когда довольная мумбака возвращается к белым воротам, двуногого там уже нет. Зверь выпускает из зубов глиняный квадратик, стоит, выжидая, несколько секунд и убегает прочь. Откуда-то подходит другая мумбака и кладет рядом еще одну табличку.
Решение зреет болезненно, медленно… Нет мужества взглянуть в глаза своему отражению. Для чего было всё – до? Стоило ли усилий то, что уже совершено? И где, в конце концов, кончаются твои иллюзии, а начинаешься настоящий ты? И какой ты там, под шелухой занятого положения, мегатонной ответственности, хранимых тайн и жестко просчитанного имиджа?
Ром выглядывает из окна своего бутафорского дворца. Там, у ворот, гора табличек растет и скоро станет выше надувного забора, а мумбаки всё идут и идут.
