Семейная педагогика

Богу.

Рассмотрим эти позиции сквозь призму взаимоотношений в системе ученик – учитель.

Перед нами четырнадцатилетний акселерат Максим Головин, сын молниеносно разбогатевших родителей: открыли свою контору по продаже недвижимости. Престижный образ жизни: японская машина, двухъярусная квартира, шикарный офис, дача и даже яхта, поездки на Канары и пр. Максим Головин ощущал себя наследником богатства и, естественно, готовился стать преемником отца. Мешает одно: круглый двоечник. Смущает: обозленное одиночество и наметившееся расстройство психики. Росла ненависть к учителям и даже к родителям: они ежедневно напоминали о его никчемности, космической лени, грубости и даже жестокости. Насмешки учеников: «Ты тупее валенка!» И кличка – Эмбрион. Защитное наслаждение – сон. Двенадцатичасовое небытие, когда никто не тревожит, когда мечты ярким светом вспыхивают в прохладе второго яруса, где он спит и видит себя крепким, сильным, этаким «супером». В силе ему не откажешь. Он здоров, как кентавр, любуется мышцами, осанкой. Как у большинства здоровых и крупных людей, у него все же доброе сердце. Правда, это сердце уже сбито авторитарным режимом: крыша, как говорится, поехала – он не в состоянии разбить слово на слоги, не знает, что такое подлежащее и сказуемое, забывает таблицу умножения и, конечно же, ни бум-бум в химии, математике, в других предметах. Ненависть учителей к нему дошла до того, что они не выносят не только его присутствия – даже взгляда!

– Вон из класса!

– А что я сделал?

И объяснение родителям:

– Вы знаете, с какой ненавистью он смотрит на нас!

У педагогов прогрессировал новый тип неприязни – социальный: «За какие заслуги тебя подвозят к школе на «мерседесе»? Нас ограбили, чтобы тебя, подонок, упаковать в шмотки лучших мировых фирм!»

Авторитарные гонения с каждым днем озлобляли мальчика, все больше и больше разрушалась психика, и его вскоре стали считать ненормальным. Пошли обследования. Кто-то из психиатров нашел его крайне агрессивным и даже опасным для общества. Предлагалось лечение. Все это усугубило здоровье будущего владельца фирмы по продаже недвижимости…

А школа между тем успешно работала над темой «Активизация учебной деятельности средствами индивидуального развития». Средств было много: игра и рефлексия, сочинительство и углубленное изучение отдельных дисциплин, рефераты и диспуты. И новая суровая установка: «Не хочешь учиться – уходи!» Когда родителям посоветовали определить мальчика в школу для умственно отсталых, причем совет давался с тайной радостью, учительские лица сияли: наконец-то они, обложившись медицинскими заключениями, сказали то, что наболело в их благородных душах: «Мы должны защитить других от вашего ребенка».

2. Высота и глубина

Пожалуй, Бердяев первым заметил оборотническую сущность казарменного социализма. В советское время на первом месте стояла все же вера… в светлое будущее, в партию, а затем уже в знания, науку, квалификацию. Это превращение веры в оборотническую привязанность к суррогатно-стадному коллективизму есть худший вид нравственного извращения. На уровне подсознания с оговорками и раньше верили в нравственно высшее. Сегодня я говорю с детьми о Боге без каких бы то ни было оговорок. Я, правда, не всякий раз обращаюсь к Богу. Больше того, крайне редко, ибо моя педагогика светская, а не религиозная. Мое обращение к подсознательно-высшему подкреплено лучшими образцами искусства: Рафаэль и Эль Греко, Боттичелли и Савонарола, Гоголь и Достоевский, Бах и Перголези. Я обращаюсь к потаенным силам ребенка и говорю так, чтобы отступать было некуда. Это не значит, что я загоняю личность в угол. Напротив. Я даю ей шанс выйти в новый мир собственных свершений. Я предсказываю и пророчествую судьбу моего нового единомышленника, и когда его ВЕРА начинает определяться, я развертываю перед ребенком план сверхзадач, план самореализации.

Нам, мне и моему помощнику, психологу Людмиле Николаевне, достаточно было двух часов, чтобы сделать вывод и сказать Максиму:

– У тебя прекрасные способности, и ты мог бы за два-три месяца очень хорошо закончить школу, а за последующие полгода закончить следующий девятый класс.

– У тебя замечательный вкус, хорошее зрение, великолепное здоровье: ты мог бы написать оригинальные картины, сочинить музыку…

– Я?!

– Конечно, ты. Твои возможности никогда не раскрывались. Больше того, твой дар и твои таланты замурованы. Если ты пожелаешь, мы вместе с тобой распахнем настежь твои закрома, и божественные начала твои приведут и тебя, и всех окружающих в восторг…

– Шутите?

– Нисколько! Хочешь, сегодня начнем работать?..

Мы пишем первый творческий диктант, и он делает восемьдесят шесть ошибок. Диктант оригинальный. Я ему читаю главы из «Самопознания» Бердяева, а он пишет только то, что ему понравилось:

«Я понимал жизнь не как воспитание, а как борьбу за свободу… Бог присутствует лишь в свободе и действует лишь через свободу… Я не только человек тоскующий, одинокий, чуждый миру, исполненный жалости к страдающей твари. Я также человек бунтующий, гневно протестующий… Тоска по трансцендентному, по иному, чем этот мир, по переходящему за границы этого мира…»

Последнюю фразу я долго разъясняю. Говорю ему о том, что такое частичный человек. Что такое целостная личность. Почему Бог в нас, и если это так, то мы должны беречь и любить это Божественное, которое внутри нас, дать ему выход… Как это сделать?! Необходимы добровольность, увлеченность, подвижничество. Убеждаю: сначала будет трудно, а потом придет легкость. Счастливая окрыленность! Эта окрыленность и есть человеческий Космос!

Далее следуют занятия: Людмила Николаевна занимается естественноматематическим циклом дисциплин, я – гуманитарным. И самое трудное: впервые Максим работает – у нас по три-четыре часа почти без перерыва, дома – по пять-шесть, а через две-три недели и по десять часов… На его лице появляется та замечательная просветленность, которая всегда – следствие раскрытия дара.

Проанализируем: что же произошло?

Первое: мы апеллировали не к сознанию, не к психофизическим функциям и способам интериоризации, хотя и это не исключалось, а к иррациональным силам личности, к бессознательной тоске мальчика по несбыточному, по сверхрациональному. Второе: мы подвели ученика к выдвижению сверхзадач. И третье: мы вселили в него надежду. И, наконец, четвертое: с нашей помощью он стал постигать свободу созидания, свободу обретения своей целостности, свободу самоутверждения.

Ребенок, впрочем, как и любой человек, различается по содержанию и направленности глубинного и поверхностного Я. Он допускает нас в свой глубинный мир, и это главное условие нашего содружества. «Личность имеет бессознательно-стихийную основу», – отмечает Бердяев. Это та основа, которую так яростно отрицала советская психология – как же, идеализм! – с такого рода основами боролась идеология, прививая учительству жесткий рационализм, убивая самобытность индивидуальности. Бердяев подчеркивает, что подлинное и внешне рационалистическое хорошо различал Толстой. Когда князь Андрей смотрел на звездное небо, в этом проявлялась его подлинная жизнь, а когда он разговаривал в светском салоне Петербурга – срабатывало лишь поверхностное Я. Подлинность Максима жила в тайных надеждах, в глубоко спрятанной мечте, в обломовском наслаждении растворяться в полузабытьи. Мать жаловалась: «Он спит по восемнадцать часов. Даже днем засыпает после обеда…» Я объяснил: «Это его единственное спасение и способ уйти из депривации, из авторитарной зоны злобы и презрения…» По мере расширения созидательной свободы исчезла потребность во сне. Рабочий день парня доходил до 12–14 часов. Однажды он сказал нам:

– Я победил самого себя…

3. Тютчевский парадокс?

Афористичный Бердяев нередко так тонко подмечает различные нюансы духовных движений, что порой не сразу схватишь суть его логики. Читая Бердяева, будто погружаешься в несколько пластов различных умозаключений. Например, он говорит: «Знание принудительно, вера свободна». Смотря у кого и смотря когда, размышляю я. У каждого человека или даже у каждой группы, социальной общности свой путь развития. Своя система верований, свобод и даже парадоксов. Соотношение веры и знания, свободы и духа у Бердяева являются главенствующим. Вера, я так понял Бердяева, есть одна из самых высоких сфер человеческого духа. В чем- то вера менее иррациональна, чем знание, хотя знание по природе свой дискурсивно, то есть логично, рассудочно, понятийно, опосредованно. Свобода, в частности личностная, духовная, с точки зрения материалиста марксистского пошиба, – явление иррациональное, чувственное, непостижимое. Сразу же отметим, что в нашей безличностной и схоластической педагогике напрочь отсутствуют такие понятия, как вера, духовная свобода, цельный дух. Рационализм, в том числе и педагогический, отделил личность от Логоса, точнее – умертвил и измельчил личность до такой степени, чтобы ее можно было протащить сквозь игольное дискурсивное ушко мышления. Свобода и вера иррациональны для рационалистов, для тех жестоких невежд, которые окаменели в своих рассудочных застенках. «Для меня вера, – пишет Бердяев, – есть знание, самое высшее и самое истинное знание, и странно было бы требовать, чтобы я дискурсивно и доказательно обосновывал и оправдывал свою веру, то есть подчинял ее низшему и менее достоверному знанию».

Говоря о вере, Бердяев замечает: «Те, которые верят в миссию России, а в нее можно