– Ну, тогда хотя бы вы можете предположить, каким образом злоумышленник пробрался в дом? – устало спросила Дубровская. – Вы, как домработница, наверняка знаете все потайные ходы и выходы? Может, есть что-нибудь, о чем мы даже и не подозреваем?
– Кабы было такое, я непременно бы сообщила следователю, – сказала Аделина, презрительно взглянув на гостью. – Непременно выручила бы хозяина. Думаете, мне хочется без работы остаться? Деньги мне за три месяца вперед выплачены. Вот пробуду здесь до сентября, а там придется новое место искать, если, конечно, хозяина к тому времени из кутузки не выпустят.
– Да, похоже, не выпустят твоего хозяина. Вляпался он крепко, – заявил Тараскин, игнорируя недовольный взгляд своей наставницы.
– Похоже на то, – согласилась женщина. – Но вы-то, адвокаты, на что? Неужели позволите такому хорошему человеку зазря пропасть?
– Мы делаем все, что возможно, – проговорила Елизавета с досадой. – Но адвокаты – не волшебники, колдовать не умеют.
– А вот Владимир Иванович, похоже, ворожить умел! – торжествующе ответила Аделина. – Сколько запутанных дел выиграл, не счесть. Вам, молодежи, не чета!
– Вот только себе сейчас помочь не может! – хмыкнул Тараскин. – Не иначе у волшебной палочки срок годности вышел.
– Замолчи! – шикнула на него Елизавета. – Мы не о том говорим. Положение и вправду серьезное. Нужно искать выход.
– Я готова ответить на вопросы, но пока все же не понимаю, чем могу вам помочь, – сказала Аделина, пожимая плечами. Должно быть, последняя фраза адвокатессы показалась ей разумной. Во всяком случае, голос ее звучал вполне нормально, без прежней враждебности.
– Скажите, – произнесла Дубровская и, словно отыскивая что-то, обвела взглядом спальню. – Скажите, у Лещинского были женщины?
– А! – обрадовался Тараскин. – Шерше ля фам? Ищите женщину?
Елизавета грозно взглянула на своего помощника. Он действовал ей на нервы, вставляя свои комментарии совсем не к месту.
– Я пытаюсь проверить версию личных взаимоотношений, – сказала она. – Похоже, что официальное следствие эта тема не волнует. Но Лещинский – успешный адвокат, блестящий светский человек. Не может быть, чтобы у него не было дамы сердца.
– Владимир Иванович – видный мужчина, и у него не было недостатка в женщинах, – облизнула сухие губы Аделина. – Но и постоянной подруги у него не было тоже.
– А как же жена? – спросила Елизавета. – Мне известно, что в молодости у него была сильная привязанность, которая вылилась в брак. Но совместная жизнь была недолгой. Супруги расстались, и с тех пор Лещинский живет один.
– А почему вы не спросите об этом у самого Владимира Ивановича? – поджав губы, сказала Аделина, а Дубровской показалось, что вопрос о жене хозяина был ей особенно неприятен.
– У меня сложилось мнение, что он не желает обсуждать личные темы, – произнесла Дубровская. Не могла же она сказать, что между ней и ее подзащитным так и не появилась та особая доверительная атмосфера, при которой адвокату открывают даже сердечные тайны.
– Да. Хозяин не любил распространяться про свою прошлую жизнь, – согласилась домработница. – Мне о ней он никогда не говорил. Никогда не упоминал имени своей жены, словно ее не было вовсе.
– Но, может, где-нибудь в глубине стола он хранит ее фотографии? – с надеждой спросила Елизавета. – Ну, там свадебный альбом или пожелтевшую от времени карточку.
– Владимир Иванович не был сентиментальным. Он вообще не любил фотографироваться для себя. Конечно, другое дело журналисты. Позировать на публике, после своей очередной победы, он обожал. Этого у него не отнять. Он забавлялся своей популярностью, как ребенок любимой игрушкой, – заметила Аделина. В ее голосе не прозвучало осуждения. Она во всем поддерживала хозяина.
– Тем не менее странно, – проговорила Елизавета. Ей казалось, что где-нибудь здесь, на туалетном столике, среди флаконов с туалетной водой и хрупких безделушек, должен быть выставлен небольшой портрет в кожаной рамке, где улыбалась бы одна-единственная, дорогая сердцу адвоката, женщина.
– Он принадлежал всем и не принадлежал никому, – ответила Аделина. – Погибшая девушка лишь одна из сотни таких же беззаботных птичек, залетавших в его спальню каждую неделю. Он никем не увлекался всерьез. Встретил и забыл. А что? Он – человек холостой. Почему бы ему не развлечься?
– Быть может, ему мстила какая-нибудь из его бывших пташек? – спросила Дубровская. – Женщины иногда очень близко к сердцу принимают такие встречи и расставания.
– Не думаю, – покачала головой Аделина. – Хозяин никогда не доводил отношения до критической отметки. Он расставался легко, без клятв и переживаний. Его любовницы, получив прощальный подарок, спокойно воспринимали свою отставку. Он никого не обижал и не обманывал.
– И правильно делал! – воскликнул Тараскин и мечтательно добавил: – Хотел бы я так жить.
Дубровская с сомнением взглянула на своего помощника.
– Боюсь, ты не потянешь!
– Я?! – оскорбился молодой адвокат.
Их словесную перепалку нарушило легкое покашливание. Аделина напомнила о себе.
– Если у вас больше нет вопросов, то я попросила бы вас спуститься вниз. Мне нужно закрывать дом.
Дубровская опомнилась. Бронзовые часы на каминной полке показывали половину седьмого. Они задержали домработницу ровно на тридцать минут.
Глава 16
– Ну, не знаю, – сказал Тараскин после того, как они, миновав широкую подъездную аллею, вышли к воротам. – Не понравилась мне она.
– Ты о ком? – спросила Елизавета, неохотно отвлекаясь от своих собственных мыслей. – Кто тебе не понравился?
– Да Аделина, разумеется!
Дубровская едва не поперхнулась.
– При чем тут Аделина? И почему она тебе должна нравиться? По всему видно, она хорошо знает свое дело, и хозяин был доволен.
– Еще бы ему не быть довольным! Эта тетка, похоже, поклоняется ему, как своему идолу. Вот он и тешит свое непомерное тщеславие.
– Мне кажется, что ты просто не в духе! – заметила Елизавета, а сама спросила себя, не была ли домработница и в самом деле влюблена в своего хозяина. В ее словах, когда она говорила о нем, слышалось не только почитание, но что-то большее, обожание, что ли?
– Интересно, сколько ей лет? – спросил Тараскин задумчиво.
– Какая разница? – удивилась Лиза. – Ей может быть и тридцать, и с таким же успехом пятьдесят. У женщин такой породы установить возраст почти невозможно.
Что она имела в виду, говоря о женской породе, было неясно и самой Лизе, но некоторые свои наблюдения по поводу возраста она излагала верно. Аделина казалась невысокой, но крепкой, как дуб, с сильными, чуть кривоватыми ногами, все недостатки которых лишь подчеркивало синее форменное платье с передником. На взгляд Елизаветы, домработнице больше бы пошли брюки, но домашнюю одежду ей выбирал, должно быть, сам хозяин, и это, в конечном счете, решало все. На ее лице не наблюдалось морщин, но в глазах уже не было молодого блеска, только подозрительность и напряженное ожидание. Чего?
– В конце концов, эта история банальна, – не замечая, что говорит вслух, произнесла Лиза. – Богатый одинокий мужчина, ко всему прочему привлекательный и интеллигентный, и его помощница по хозяйству, претендующая сразу на роли домработницы и кухарки, любящей матери и сердечного друга.
– Вы это о чем? – удивился теперь уже Тараскин.
– Ты заметил, как неохотно она говорила о бывшей жене Лещинского? – спросила Елизавета.
– Да, и что с того?
– Я хочу увидеть эту женщину и поговорить с ней, – сказала она задумчиво. – Труднее всего будет узнать, кто она и где сейчас находится.
– Нет ничего проще, – говорила Ольга Сергеевна, бряцая ложечкой в чашке с чаем. – Жену Лещинского зовут, как и меня, Ольга, и она является одной из самых блестящих представительниц нашей богемы. Неужели ты ее не знаешь, дружочек?
– Никогда о ней не слышала, – озадаченно молвила Елизавета, ломая пальцами хлебный мякиш. Они сидели на террасе первого этажа за вечерним чаем, наслаждаясь теплым вечером и сладким пирогом с начинкой из ревеня, поданным на стол прямо с пылу с жару.
– Ольга Палех – бывшая балерина. Понятное дело, сейчас она уже не танцует, но занимается чем-то в Министерстве культуры. Без ее участия не обходится ни один фестиваль, выставка или концерт. Ты должна была ее видеть по телевизору.
– Да, кажется, я понимаю, о ком идет речь, – неуверенно проговорила Дубровская. – Но мне и в голову не могло прийти, что она приходится Лещинскому бывшей женой.
– Но она и не афиширует это, – усмехнулась свекровь, подливая свежий чай в свою чашку. – Должно быть, воспоминания не доставляют ей радости. Впрочем, и он сам, оказавшись с ней в одной компании, ищет предлог для того, чтобы побыстрее уйти.
– Что могло произойти между ними такого, что лишило их желания общаться друг с другом? – задумчиво спросила Лиза.
– Не знаю, дружочек, – ответила Мерцалова, принимаясь за второй кусок пирога. – Но не думаю, что эту тайну она сообщит тебе. Говорят, она скрытная и бывает очень резка с теми, кто проявляет слишком много любопытства. На твоем месте я держалась бы от нее подальше.
– Я так и поступлю, Ольга Сергеевна, – смиренно ответила Елизавета.
Зачем свекрови было знать, что она собирается посетить госпожу Палех? Причем сделает это завтра. Следователь Карасев уже объявил им об окончании предварительного следствия, а это означало лишь то, что в скором времени адвокат Лещинский предстанет перед судом.
Пожилая женщина-секретарь долго изучала удостоверение Елизаветы, после чего, поправив очки, внушительно заметила:
– На прием к Ольге Анатольевне следует записываться заблаговременно. Вы же являетесь как снег на голову и требуете вас впустить, игнорируя очередь. А там, между прочим, тоже люди.
– Но я по личному вопросу! – взмолилась Дубровская, решив почему-то, что рабочие проблемы подчиненных госпожи Палех не являются столь серьезными, как ее собственные.
– Почему вы думаете, что я могу заставить ждать заслуженного артиста, руководителя казачьего хора, а вас пропустить вперед? Смотрите, у меня все уже расписано, – женщина указала на большой журнал, лежащий на столе. – Если вы не будете так упрямы, я попробую определить вас чуть раньше. Скажем, на начало будущей недели!
– О, нет! – Дубровская испустила горестный вздох. – Это будет слишком поздно. Мы не можем так долго ждать.
– Мы?! – подозрительно спросила секретарь. – Так я и знала! Говорите о личных делах, а потом приводите с собой еще половину деревни. Нет уж, милочка, увольте! Существует заведенный порядок, и я не намерена его нарушать ради вашей адвокатуры. Я так поняла, вы даже не следователь?
– Я – не следователь, я – лучше! – воскликнула Дубровская, не особенно себе самой веря. Во всяком случае, будь она работником следственного комитета, ей бы не составило труда подвинуть сейчас и представителя казачьего хора, и заслуженную оперную певицу.
