Говорили главным образом о пустяках, о серьезном почему-то не думалось. Между пустяками Виктор похвалился, что изучение автодела идет у него успешно. Я посмотрел на него и подумал: «Вот бы закрепился на этой стезе».
Наконец наша трапеза подошла к завершению: на донышке миски остался всего лишь один сухарь — как раз почему-то самый вкусный, с изюминкой. Виктор вытер полотенцем руки, вынул сухарь на стол, осторожно, чтобы не растерять, пересыпал крошки из миски в мою и свою кружки; затем, не торопясь, разломил сухарь пополам и великодушно подал мне половинку с изюмом, себе взял другую.
Итак, все сухари и крошки благополучно съедены, Кипяток, правда, оставался — добрая половина чайника. Но что нам пустой кипяток!
Я сердечно поблагодарил товарища и двинулся на точки. Шел легко и весело. Впервые за многие недели по-настоящему чувствовал себя сытым. Не знал, ей-богу, не знал, что сухари могут обладать таким чудодейственным свойством. Напрасно поэты обходят стороной увлекательную тему: чем сухари — не тема для баллады!
Через несколько дней отмечали годовщину Красной Армии. Праздник прошел тихо, скромно, в бдительном ожидании воздушного налета, но тревоги не случилось. Вечером, только я возвратился в штаб полка из дальнего расчета, ко мне неожиданно заглянул полковник Тарабрин.
— Так что? прикажете сделать с вашим приятелем, как поступить? — Начал он без предисловия.
Я насторожился.
— Говорю о Приклонском, — продолжал недовольно полковник. — Представьте себе, один за весь отряд поел мешок сухарей. Надо же опуститься до такого градуса! Сегодня на всех точках люди распечатали шефские подарки — не могли распечатать лишь в отряде Субботина. Приклонский их давно «распечатал».
Слова полковника оглушили меня, точно гром разорвавшейся бомбы. Я растерялся и тут же подернулся свекольным цветом: было стыдно за Виктора.
— Я же его, обормота, прошлый раз помиловал. Думал, раз не умеет в расчете держаться, пусть автомобиль изучает. Со временем мыслил посадить шофером на свою машину. Может, думал, приучу беспутного парня к воинскому порядку. Нет, не успел. Капитан Субботин докладывает: «Кинулись сухари делить — от них и маковой росинки не осталось». — «Куда же девались?» — спрашиваю. «Помощник старшины, — говорит, — поел». — «Целый мешок?» — «Так точно, восемнадцать килограммов». Старшина у них десятый день в лазарете, — вот он и распорядился.
На протяжении этой реплики полковника я пережил ужасное состояние. Теперь уж не только за Виктора — стыдно было за свое причастие к этим несчастным сухарям. «И черт меня дернул за ногу — завернуть в тот бесталанный день к Виктору в каптерку! Признаться во всем или промолчать теленком?»
— Ай да Приклонский! — тихо сказал полковник.
«Ай да сухари, проклятые сухари!» — отозвалось у меня в ушах, а в глазах потемнело. На мгновение представилось, будто лечу с высокой кручи в гнилое болото, вот-вот приземлюсь и начну утопать, барахтаясь… Нет, дальше я не выдержу этой пытки. Надо говорить, объясняться.
— Простите, товарищ полковник!..
— Ну-ну! — внимательно поддержал Тарабрин.
— Должен вам признаться, Виктор не один ел сухари…
Мне не хватило дыхания: очередное слово больно застряло в пересохшем горле, и мне не удавалось вытолкнуть его никакими силами.
Полковник глянул на меня с недоверием, мягко спросил:
— Что, разве и вы побаловались артельными сухарями?
— Так точно, согрешил. Один раз он угощал и меня.
— Этого еще не хватало, Дубравин!
Тарабрин проговорил эти слова так тихо, так спокойно и так, показалось мне, сочувственно, что перевернул ими всю мою душу.
— Вы что же, не знали, что сухари общие? Или трудно было догадаться?
— Не догадался, товарищ полковник. Не мог подозревать товарища.
Выпалил эти слова, и мне стало легче. Я смело поднял глаза и увидел на широком лбу полковника бугристую складку. Складка двигалась, полковник хмурился.
— Эх вы, чудаки-пионеры, — с укоризной выдохнул он баритоном и, махнув рукой, добавил: — Идите объясняйтесь с комиссаром.
Не буду рассказывать, как проходило и чего мне стоило объяснение с комиссаром. В конце этой мучительной встречи Коршунов принял решение обсудить проступок Виктора на комсомольском бюро.
— Завтра же!
— Мне было бы неудобно, товарищ комиссар…
— Совершенно верно, Дубравин. Поэтому заседание бюро я поручу вести парторгу полка политруку Федотову.
Ясно. Тучи сгущаются. В такой переплет я еще не попадал. Политрук Федотов — новый у нас человек, мы с ним по-настоящему даже не познакомились. Любопытное предстоит знакомство.
С тяжелым чувством покинул я кабинет комиссара и уснул в ту ночь разве на полчаса, под утро.
В назначенный час, в середине дня, все члены бюро были в сборе. Председательское место занял политрук Федотов. Для меня он был теперь и судьей и прокурором. Я глядел на него и думал: «Не заявить ли мне в первом же слове, что не считаю себя достойным впредь оставаться комсоргом полка?..» Члены бюро загадочно переглядывались.
Пока я размышлял, пришли Коршунов и полковник Тарабрин. В их присутствии мое решение окрепло. «Конечно, я потерял моральное право… Какой близорукий! Пусть же моя бесподобная лопоухость послужит печальным уроком для других».
Главный виновник события почему-то опаздывал. Прошло пять, десять минут — Виктора все не было. Федотов позвонил в отряд, оттуда сообщили: Приклонский выбыл еще утром.
— Возмутительно! — бросил Коршунов. — Его, быть может, судить следует, а мы с ним нянчимся, теряем время.
Но в эту минуту вошел Виктор — усталый, запыхавшийся, потный. Тут же обратился к полковнику.
— Разрешите объяснить причину опоздания?
— Ну-ну, объясняйте, — спокойно разрешил Тарабрин.
— По пути сюда самовольно завернул на Выборгскую сторону и вот принес документ… — Виктор подал полковнику узкую бумажку.
Все с удивлением посмотрели на Виктора, затем — с любопытством на полковника. Тарабрин прочел записку, подумал, сдержанно улыбнулся.
— Какой же вы, право… непутевый! — добродушно сказал он Виктору. А повернувшись к нам, объявил содержание бумажки: — «Настоящим удостоверяется, что 17 февраля представителем воинской части В. А. Приклонский в порядке шефского дара безвозмездно передано детскому дому № 3 17 килограммов 640 граммов хлебных сухарей. Сухари полностью израсходованы на питание детям. От имени воспитанников детского дома воинам части объявляется благодарность. Директор — Т. Афанасьева». Штамп и печать, как положено, — добавил Тарабрин.
Вздох облегчения всколыхнул напряженную тишину. Несчастный мешок сухарей свалился с наших плеч. Я приободрился.
В дальнейшем выяснилось, как отрядные сухари попали в детдом. Волнуясь и спеша, Виктор объяснил:
— Повез однажды белье в прачечную. Машина занеладилась, стала. Остановился как раз против детского дома. Зашел я, посмотрел — ребятишки все худые, голодные. «Почему не эвакуировались?» — спрашиваю. «Это другие, — отвечают сестры. — Каждый день новенькие поступают. У кого мать умерла, у кого погибла…» Ну я подумал: солдаты — взрослые люди, а детишкам мешка сухарей на неделю хватит. На другой день отвез, — приняли. Немного, правда, отсыпал. Вспомнил: Дубравин после болезни отощал заметно — ну, угостил по-приятельски.
