Это седой девяностопятилетний Джамбул прислал в Ленинград свой привет и твердое отцовское повеление — не пропустить врага. Ветер шелестел бумагой, звенели огненные строки послания, скорбно становилось на душе.
Таков был военный Ленинград. Слишком суровый, слишком деловой, — хмурый, безлюдный и спокойный.
Где теперь Трофимов? Я вспомнил его телефон и тут же позвонил из магазина — может быть, скажут, давно ли он в армии.
Ответила женщина:
— Товарищ Трофимов? Да, он на заводе, — вероятно, в цехе. Позвоните после смены.
Значит работает, до сих пор не в армии. Вот тебе и Пашка, ортодоксальный моралист и праведник. Надо же умудриться — не взять по сей день винтовки! Решил не звонить ему, не искать с ним встречи. Есть непреложные нормы совести и чести. Вместе когда-то изучали их, и не тебе бы от них отрекаться, Павел…
Ветер усилился, приближался вечер; на западе густо багровел закат. Я подходил к Балтийскому вокзалу.
Ночь ожиданий
На утро Полянин назначил совещание. Дежурный по штабу младший политрук Антипа Клоков, начальник клуба полка, предупредил меня:
— Не опаздывай. У нас не любят неаккуратность.
Штаб полка размещался в конце квартала, в здании эвакуированного детского сада — в трех минутах ходьбы от казармы, где я теперь ночевал.
Ровно в семь вошел в кабинет Полянина. Это была просторная низкая комната со светлыми обоями и мягкой ковровой дорожкой от двери к столу. Под розовым потолком затейливо извивался веселый орнамент бордюра, окна задернуты шелковыми шторами. Над столом, непропорционально большим и высоким по сравнению с детсадовским масштабом комнаты, свешивалась бронзовая люстра. Горел электрический свет; он спокойно падал на паркетный пол, ровно освещал простенок между окнами, карту полушарий, занимавшую всю площадь стены против окон, и тихо утопал в коричневом байковом одеяле, прикрывавшем постель на диване в углу комнаты.
Когда я вошел, кабинет был полон — все политработники ближайших к штабу полка подразделений. Полянин сидел за столом и быстро писал. Чтобы не нарушить тишины, я не стал докладывать о своем прибытии, молча сел на свободный стул у двери.
— У нас принято докладывать, Дубравин.
Смутившись, я тут же поднялся.
— Садитесь. Впредь не забывайте.
Потом Полянин снял телефонную трубку и тихо кому-то сказал:
— «Кама»? Прошу не беспокоить. Совещание.
Затем он встал, вынул из кармана носовой платок и медленно протер утомленные глаза. Озабоченно тронул широкой ладонью блестевшую под лампочкой лысину, дважды громко кашлянул.
— В последнее время на фронте произошли события, вынуждающие нас взвесить серьезность положения и срочно принять достаточно продуманные меры…
Обстановка, как следовало из пространного сообщения Полянина, круто изменилась к худшему. На южном участке наши войска отступили, и, если в течение дня прорыв не сумеют ликвидировать, ночью немецкие танки могут ворваться на проспекты города.
— Главное — не растеряться, еще раз отрешиться от пагубного благодушия…
«Какое тут, к черту, благодушие! — выругался я про себя. — Благодушие — в вашем кабинете: детская люстра, диван, мягкая дорожка».
Но Полянин, видимо, по-своему оценивал события. Он продолжал шуметь и растолковывать — все наставлял, приказывал и все время хмурился. Мне почему-то думалось, что ему, наверно, очень трудно. Руки его дрожали, лоб покрылся потом, маленькие серые глаза то и дело жмурились.
Полянин вынул из кармана часы.
— Семь часов сорок две минуты. Времени еще достаточно…
Неожиданно отворилась дверь, и в комнату вошел, недовольно глянув на собравшихся, командир полка Тарабрин. Все встали. Полянин тотчас смолк, одернул под поясом гимнастерку.
— Днем с электрическим светом, — поморщился Тарабрин. — Я полагал, ты уже в дивизионе.
— Сейчас еду, товарищ полковник. Только поставлю задачу.
Командир ушел. Не предлагая сесть, Полянин с облегчением крикнул:
— Думаю, ясно? Войска ПВО готовятся к наземной обороне. К вечеру весь личный состав должен овладеть тактикой борьбы против танков. Пресловутую танкобоязнь выжечь каленым железом!
Так и сказал — «пресловутую», хотя на передней, судя по опыту нашего полка, к этой боязни всегда относились серьезно.
Вопросов не задавали. Смущенно потоптавшись с минуту в кабине, стали расходиться. Мне надлежало отправиться к Средней Рогатке, на самые дальние точки полка — ближайшие к передовой.
Видимо, это было смешно — наблюдать со стороны, как серьезные люди пожилого и среднего возраста, с винтовкою за спиной, волнуясь, старательно бросали пустые бутылки в фанерные щиты — чистосердечно радовались, когда попадали в цель, и недовольно хмурились и чертыхались, если «мазали». Может, и не смешно. Мне, например, было неловко: каждый из моих «учеников» старше меня в полтора-два раза, и только один, украинец Саенко, не вышел еще из комсомольского возраста, — трудно было убедить таких, что простая зеленая бутылка в солдатских умелых руках может обернуться опасным и грозным оружием.
Три часа подряд постигали немудрую технику бросания, наконец я разрешил Саенко, самому ловкому воину расчета, показать, как бы он кинул всамделишную, наполненную воспламеняющейся жидкостью бутылку. Саенко бережно взял у меня бутылку, отошел с ней в сторону, спрыгнул осторожно в окоп. Группа солдат стала подвигать на тросе гремящее чудовище с железными стенками — подобие немецкого танка. Когда расстояние меж «танком» и окопом сократилось вдвое, Саенко по-солдатски выругался, крякнул, сделал саженный замах — и бутылка, кувыркаясь в воздухе, полетела к цели. Описав пологую дугу, она ударилась о жестяной борт макета, рассыпалась в осколки, и тотчас все нелепое сооружение было охвачено пожирающим пламенем.
— Це дило! — крикнул довольный Саенко, вытаращив круглые глаза.
— Любо-дорого, — поддержал украинца Малишевский. — А то, видишь ли, бросаю эти самые стеклянки, а про себя гадаю: чудак я или малость тронутый? На меня машина прет чугунная, а я супротив нее с бутылкой из-под пива. Где это слыхано, чтоб бутылка против танка справилась?
Вечер сменился теменью, повисла холодная черная ночь. Аэростаты были подняты в сумерках, и теперь свободные номера расчета сели в оборону против танков. Начальник системы и моторист остались у лебедки, я взял на себя проверку противотанковых постов. Они, по приказу командира отряда, расположились вдоль Московского шоссе.
