Ленинградские тетради Алексея Дубравина

Так что ж такое «кретинизм»? Убей, не понимаю. Серая тетрадь меня запутала. Если солдат перестанет рассуждать, не будет делиться своим настроением — самым откровенным образом делиться — что же он будет, позволительно спросить? Автомат при автомате, бездушный мускульный мотор при матерчатом аэростате заграждения? Нет, Антипа Клоков, я с тобой поспорю. Поспорю непременно.

А. С. Пушкин в блокаде

Александр Сергеевич Пушкин попал в жестокую немилость. Великий поэт не мог предполагать, сколь сурово обойдется с ним история в лице неумолимого Антипы Клокова.

На совещании в поарме, говорил Антипа, вновь недвусмысленно сказали: главным врагом после немцев является окопный кретинизм. Антипа пришел возбужденный, вынул из кармана потрепанный томик лирических стихотворений Пушкина, гневно швырнул на стол.

— Вот. Посмотрите, что читают солдаты.

Виктория насмешливо спросила:

— Значит, внесем в проскрипционный список?

Антипа обиделся:

— Я не сказал… Я говорю: чи-та-ют.

— А как же! На то он и писатель. Музыкантов слушают, художников рассматривают, поэтов и писателей читают. — Она продекламировала:

Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

— Несерьезно, товарищ Ржевская, — буркнул Антипа.

— Пожалуй. Займусь лучше перепиской протокола. — Разложив на столе бумаги, Виктория сказала: — Слушали: персональное дело Светланы Сорокиной. Любовь под звездами… Постановили: за опоздание по тревоге объявить взыскание, любовь за пределами бивака запретить…

Антипа стругал карандаш, я набрасывал тезисы доклада.

Спустя несколько минут в кабинет вошел подполковник Чалый.

— Ну что там, в политотделе? — обратился к Клокову. — Нас критиковали?

— Никак нет, товарищ подполковник, вас не называли. Нацелили на повышение требовательности.

— Кажинный раз! — Чалый махнул рукой. — Нацеливать и критиковать — обязанность руководителей.

— Я полагаю, товарищ подполковник, надо основательно прочистить все точки.

Чалый прислушался. Антипа, возгораясь, продолжал:

— Читают. Все, что угодно, читают, лишь бы уйти от войны. Каких только книжек не найдешь в расчетах — от Пушкина до «Графа Монте-Кристо».

— Даже «Монте-Кристо» читают? Вот гуманисты-пацифисты!

— Вчера отобрал на четвертой точке «Собор Парижской богоматери».

— И правильно сделали. — Чалый взял со стола томик Пушкина, начал небрежно листать. — Что вы предлагаете?

— Изъять всю беллетристику.

— Указания были?

— Прямых указаний не было, однако намекнули.

— Намек — не директива. Подождем приказа.

Поднялась Виктория.

— Можно мне сказать два слова?

— Скажите, — ответил подполковник.

— Я не согласна с товарищем Клоковым. Что же тут страшного, если читают Пушкина? Кретинизм, по-моему, не в том, что читают Пушкина…

— А завтра Есенина станут читать, — в тон Виктории вставил Антипа.

— Пусть и Есенина читают.

— Ну, знаете ли!..

— Зря пугаетесь, товарищ старший лейтенант! Боеспособность от этого не снизится.

Чалый взглянул на меня:

— Что скажете вы?

Я ответил:

— Согласен с комсоргом. Изъятие Пушкина и вообще художественной литературы было бы верхом бестактности и вопиющей глупостью. Именно глупостью. Все честные писатели мира учили ненавидеть разбойничьи войны и их организаторов.

— Вот-вот! — встрепенулся Клоков. — Ненавидеть нужно немцев, товарищ Дубравин. Немцев! От войны никуда не спрячешься.

Я не ответил на реплику.

Чалый сказал Клокову:

— Пушкина оставьте. Всех остальных…

Потом доложите.

— Слушаюсь! — воссиял Антипа.

Бросив книгу на стол Виктории, подполковник вышел. Вслед за ним, словно не успел узнать что-то важное, поспешил Антипа.

Мы с Викторией переглянулись.

— А знаете, — сказала она, — старший лейтенант теперь ежедневно ночует на Фонтанке. Уходит будто бы на точки, а сам — к молодой жене. Это не кретинизм, Дубравин?

Я промолчал.

Она раскрыла книгу, подошла к окну и начала читать:

Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?

Я не стал ее слушать, поднялся и вышел из кабинета.

Заботы Виктории

Каюсь, однажды я подслушал интимный разговор Виктории с ее подругой — телефонисткой первого дивизиона. Я сидел в одной из комнат штаба дивизиона и, поджидая начальника штаба, от нечего делать листал вчерашние газеты. За фанерной стенкой размещался узел связи, и я то и дело слышал грубоватый