— Он представитель начальства. Начальству виднее. Оно спускается к нам редко, зато свежими глазами отмечает то, что нам давно уже примелькалось.
— Вы тоже считаете, что в нашем полку неблагополучно?
— Считаю. Обязан считать! Недаром же там, наверху, выбросили эти лозунги. Почему наш полк должен представлять исключение? Не лучше ли держаться правил, чем цепляться за исключения?
— Я вашей логики не понимаю.
Чалый вспылил:
— Логика! «Слушаюсь!», «Так точно!», «Виноват, исправлюсь!» — вот логика и философия военного. Всякая другая — мальчишеская глупость и ошибка. А за ошибки платят. Платите и вы. — И снисходительно, с видимым сочувствием прибавил: — Предложили направить дело в партийную комиссию.
Я удивился и несколько растерялся.
— Какое дело? За что?
— За что?
Он полистал записную книжку, прочитал:
— «За политическую беспечность, выразившуюся в благодушной оценке морального состояния полка, и нежелание бороться с настроениями «кретинизма».
Я задумался.
— Советую признать ошибку. Признаете — отделаетесь выговором.
— А если не признаю?
Чалый снова вскинул на меня удивленный взгляд, словно никогда меня прежде не видел.
— Я, вы знаете, хохол. Упрямый человек. И то на вашем месте я подумал бы. Семь раз отмерь, один — полосни, как говорят в России.
Мне не хотелось слушать поучений. Сделав «под козырек», я спросил:
— Разрешите идти?
Он не удерживал меня, только сказал:
— Идите к Клокову.
Антипа сидел за столом и старательно выводил на папке-скоросшивателе: «Персональное дело тов. Дубравина…»
— Весьма сожалею, Алексей. Но, сам понимаешь, вынужден по долгу службы…
— Вынужден или рад?
— Чем я тебя обидел?
— Когда партийная комиссия?
— Комиссия дня через три.
— Что требуется от меня?
— Написать объяснение.
Я взял лист бумаги, сел, стал придумывать первую фразу.
— Пиши подробнее и мягче. Это имеет значение.
Я насухо вытер перо, обмакнул в чернила и четко, не дрогнувшей рукой написал: «Виновным себя не считаю». Потом расписался и поставил дату.
Антипа выпучил глаза.
— Прискорбно.
Я положил объяснение и вышел.
— Подумай, Дубравин! — заискивающе и вместе с тем как будто с угрозой крикнул вслед Антипа.
«Продумано», — сказал я себе.
«Не лопочи сентиментально»
Пашка встретил меня в проходной, затем мы ушли в его «конторку» — узкую щелястую пристройку в конце цехового пролета. Мне он предложил единственную в этом помещении табуретку, сам взобрался на каменный подоконник.
— Ну, рассказывай.
Я спросил его, есть ли у них на заводе «кретинизм».
— Это что за зверь такой?
Я объяснил. Пашка слушал рассеянно, с блуждающей иронической улыбкой.
— Ну и что? — спросил он безразлично.
— Как вы боретесь с этой болезнью?
— Нам некогда заниматься такой чепухой. Танки работаем.
— Я тебе серьезно…
— А я — ваньку валяю? Давай о другом. Зачем о Вале спрашивал?
— Из-за этого кретинизма меня привлекают к партийной ответственности.
— Что-о? — Пашка мгновенно нахмурился и сполз с подоконника. — Ты что же, за ворот зашибаешь? Дон-Жуаном стал? Или, как говорят, морально разложился?
— Обвиняют в политической беспечности.
— Ага! Значит, смирился с недостатками? Не замечаешь безобразий? Смотришь на эти безобразия сквозь чистенькие пальцы? Моя каморка с краю, я ничего не знаю…
Реплика Пашки вдруг навела меня на мысль: не хотят ли Антипа и Чалый, чтобы я не замечал каких-то недостатков? Молчал и никому не говорил о ежедневных отлучках Антипы на Фонтанку и о связях Чалого со Стекляшкиной? Чтобы вместо этого усердно воевал с мифическим противником — «пагубным» влиянием Пушкина и Гоголя на души солдат? Отвлекающим огнем прикрывал какую-то засаду?
Нет. Я отбросил эту нечестную мысль. Что бы между нами ни было, они не снизойдут до этого. Дело, в конечном итоге, начал этот Ященко.
— Так, что ли? — рявкнул Пашка.
Я изложил подробности инцидента. Он не перебивал меня. Когда я закончил, он выразительно сказал:
— Дурак!
Я с покорностью принял нелестный эпитет в свой адрес.
— Что поделаешь. Так оно было.
— Я говорю: этот инструктор — дурак. Типичный дубовый сундук, пропахший нафталином. Да и ты, если разобраться, далеко не умник. У тебя же есть парторг, партийная организация, есть комиссар, наконец. Они-то, надо думать, не глупее вас с инструктором? И в партийной комиссии не дураки. Как будешь держаться?
— В объяснении написал: виновным себя не считаю.
— Так и написал?
— Так и написал.
— Так и держись.
Я с облегчением вздохнул.
— В такой переплет еще не попадал.
— Переплеты бывают разные — бумажные, из коленкора, из телячьей кожи… — Пашка опять взобрался на подоконник.
— Ты к чему — о переплетах?
— Не вздыхай, не лопочи сентиментально. Ты же боец, коммунист. Вот и держись большевиком. Есть безошибочное правило проверять свое поведение: спроси, что говорит твоя совесть. Совесть чиста — значит, честен перед партией. Зачем о Вале спрашивал?
— О Вале я тебя не спрашивал.
— Разве? Значит, мне послышалось. «Не смей! — кричал по телефону. — Не подводи приятеля.