Господин мой–время

Соню — сожгли.

«Когда прилетели челюскинцы…» Значит— летом 1934 года. Значит — не год назад, а целых три. Но год — или три — или три дня — я ее больше не увижу, что — всегда знала, — и она никогда не узнает, как…

Нет! она навсегда — знала.

«Когда прилетели челюскинцы» — это звучит почти как: «Когда прилетели ласточки»… явлением природы звучит, и не лучше ли, в просторе, и в простоте, и даже в простонародности своей, это неопределенное обозначение — точного часа и даты?

Ведь и начало наше с нею не — такого?то числа, а «в пору первых зеленых листиков…»

Да, меня жжет, что Сонечку — сожгли, что нет креста — написать на нем — как она просила:

И кончалось все припевом:
Моя маленькая!

Но — вижу ее в огне, не вижу ее — в земле! В ней совсем не было той покорности и того терпения, одинаково требующихся от отжившего тела и от нежившего зерна. В ней ничего не было от зерна, все в ней было:

Ja! ich weiss woher ich stamme:

Unersдttlich wie die Flamme,

Nдhr ich und verzehr ich mich!

Glut wird alles, was ich fasse,

Kohle — alles, was ich lasse, —

Flammes bin ich sicherlich!

Знаю я — откуда родом!

Точно огнь — ненасытимый,

Сам себе я корм и смерть.

Жар — все то, что я хватаю,

Уголь — все, что я бросаю,

Я воистину огонь!

Жжет, конечно, что некуда будет — если это будет — прийти постоять. Не над чем. Что Сонечки нет — совсем. Даже ее косточек. Но Сонечка — и косточки… нет!

Инфанта, знай, я на любой костер готов взойти…

Первое, что я о ней услышала, было: костер, последнее: сожгли. Первое, что я о ней услышала, было: костер, и последнее: костер.

Но как странно, как наоборот сбылись эти строки Павлика:

…Лишь только бы мне знать, что будут на меня глядеть —

Твои глаза…

— Ведь Инфанту — жгли, а Карлик — глядел: на нее, вечно — молодую, сжигаемую, несгораемую — поседевший, поумневший Карлик Инфанты!

Моя бы воля — взяла бы ее пепел и развеяла бы его с вершины самой (мне еще сужденной) высокой горы — на все концы земного шара — ко всем любимым: небывшим и будущим. Пусть даже — с Воробьевых гор (на которые мы с ней так и не собрались: у меня — дети, очереди… у нее — любовь…)

Но вдруг я — это делаю? Это — делаю? Ни с какой горы, ни даже холма: с Ладони океанской ланды рассеиваю пепел— вам всем в любовь, небывшие и будущие?

…А теперь — прощай, Сонечка!

«Да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу!

Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..»

(Lacanau?Ocean, лето 1937)

Примечания

Все тексты в настоящем издании печатаются по кн.: Цветаева М. И. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 4, 5. — М.: Эллис Лак, 1994.

Автобиография

Впервые — в кн.: Цветаева М. Стихотворения и поэмы. (Л.: Сов. писатель, 1990).

Написана по просьбе литературоведа Е. Б. Тагера для статьи в готовящийся Госиздатом 12–й том «Литературной энциклопедии» (не вышел).

С. 15. Ундина — см. комментарии к очерку «Мать и музыка».

Рустем и Зораб — часть поэмы Фирдоуси «Шахнаме», переведенная В. А. Жуковским (1849). «Как и в книгах или в том, что нам рассказывала мать — мы не терпели никакой общности — вещи или герой книги могли быть только или Мусины (Маринины. — А. С.), или мои. Так мы разделили две наилюбимейшие поэмы: «Ундину» взяла Муся. «Рустема и Зораба» получила — взамен — я» (Цветаева А. Воспоминания. М: Сов. писатель, 1983. С. 24).

Царевна в зелени — повесть французского писателя Андре Терье (1833– 1907).

Нелло и Патраш — рассказ английской писательницы Уйда (настоящее имя — Мария — Луиза Раме; 1839–1908).

… вторую — любит — то есть младшую, Асю.

С. 16…. стихи, которые печатают в Женеве. — Публикацию детских стихов М. Цветаевой обнаружить не удалось.

Весной 1902 г…. в Лозанне — описка Цветаевой. Правильно: 1903 г. «Лихтенштейн» — роман немецкого писателя Вильгельма Гауфа.

Эллис — См. комментарии к очерку «Пленный дух».

Нилендер Владимир Оттонович — См. очерки «Живое о живом», «Пленный дух» и комментарии к ним.

…обо мне первую… большую статью. — Имеется в виду отклик М. Волошина на первый сборник М. Цветаевой «Вечерний альбом» в газете «Утро России» (М., 1910, 11 декабря), Волошин восторженно писал: «Это очень юная и неопытная книга— “Вечерний альбом”. Многие стихи, если их раскрыть случайно, посреди книги, могут вызвать улыбку. Ее нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна. Она вся на грани последних дней детства и первой юности. Если же прибавить, что ее автор владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг, то это укажет, какую документальную важность представляет эта книга, принесенная из тех лет, когда обычно слово еще недостаточно послушно,