Хочу думать, что без борения отошел. Завоеватели умирают тихо.
Знаю только, что смерть эта никого не удивила — не огорчила — не смягчила. Пословица «de mortuis aut bene aut nihil»[92] поверхностна, или люди, ее создавшие, не чета нам. Пословица «de mortuis aut bene aut nihil» создана Римом, а не Россией. У нас наоборот, раз умер — прав, раз умер — свят, обратно римскому предостереже нию — русское утверждение: «лежачего не бьют». (А кто тише и ниже лежит — мертвого?) Бесчеловечность, с которой нами, русскими, там и здесь, встречена эта смерть, только доказательство нечело- вечности этого человека.
Не время и не место о Блоке, но: в лице Блока вся наша человечность оплакивала его, в лице Брюсова — оплакивать — и останавливаюсь, сраженная несоответствием собственного имени и глагола. Брюсова можно жалеть двумя жалостями: 1) как сломанный перворазрядный мозговой механизм (не его, о нем), 2) как волка. Жалостью — досадой и жалостью — растравой, то есть двумя составными чувствами, не дающими простого одного.
Этого простого одного: любви со всеми ее включаемыми, Брюсов не искал и не снискал.
Смерть Блока — громовой удар по сердцу; смерть Брюсова — тишина от внезапно остановившегося станка.
Часто сталкиваешься с обвинениями Брюсова в продаже пера советской власти. А я скажу, что из всех перешедших или перешедших — полу, Брюсов, может быть, единственный не предал и не продал. Место Брюсова — именно в СССР.
Какой строй и какое миросозерцание могли более соответствовать этому герою труда и воли, нежели миросозерцание, волю краеугольным камнем своим поставившее, и строй, не только бросивший — в гимне — лозунг:
«Владыкой мира станет труд», но как Бонапарт — орден героев чести, основавший — орден героев труда.
А вспомнить отвлеченность Брюсова, его страсть к схематизации, к механизации, к систематизации, к стабилизации, вспомнить — так задолго до большевизма — его утопию «Город будущего». Его исконную арелигиозность, наконец. Нет, нет и нет. Служение Брюсова коммунистической идее не подневольное: полюбовное, Брюсову в СССР, как студенту на картине Репина — «какой простор!». (Ширь — его узостям, теснотам его — простор.) Просто: своя своих познаша.
И не Маяковский, с его булыжными, явно — российскими громами, не Есенин, если не «последний певец деревни», то — не последний ее певец, и уж, конечно, не Борис Пастернак, новатор
,
«Вместо желанного сына Александра родилась только всего я».
«Мои родители: Мария Александровна Мейн — выдающаяся музыкантша, Иван Владимирович Цветаев — европейской известности филолог».
Анастасия Цветаева. «После Александра — меня, родилась заведомый Кирилл — Ася».
Сводные сестра Валерия.
Брат Андрей
«Вся моя «немузыкальность» была — всего лишь
Гимназия фон Дервиз, которую Марина посещала в 1906 г.
«Кто так властвова над живыми людьми и судьбами, как Брюсов?
Р. И. Клейн — Архитектор Музея изобразительных искусств.
«Белое видение лестницы, владычествующей над всем и всеми».
Проект Музея.
На церемонии закладки Музея присутствовали члены царской семьи.
«Ю. С. Нечаев — Мальцев стал главным, широко говоря — единственным жертвователем музея, таким же его физическим создателем, как отец — духовным»..
И. В. Цветаев
.
В волошинской библиотеке.
«Одно из жизненных призваний Макса было сводить людей, творить встречи и судьбы». Слева направо: Н. Беляев, С. Эфрон, М. Цветаева, А. Цветаева, В. Эфрон, М. Волошин, Л. Эфрон, Б. Фейнберг, М. Гехтман, Е. Волошина, М. Лямин. 1911 г.
.
Ариадна и Ирина. «Старшую у тьмы выхватывая — Младшей не уберегла».
«Желание Сергея было назвать его Георгием — и я уступила.
Георгий же в честь Москвы и несбывшейся Победы. Но Георгием все?таки не зову, зову Мур — от кота».
«Евгений Багратионыч — сама современность, театр будущего…»
Театр — студия Е. Б. Вахтангова.
Артист А. А. Стахович. «Высокой души — дворянин… бархат и барственность. Без углов».
Студийцы — вахтанговцы. Сцена из спектакля «Зеленое кольцо». Третий слева — А. А. Стахович, вторая справа — С. Е. Голлидэй.
