подбитый немецкий танк.
Мичман, оторвавшись от пулемета, бросает три гранаты… Осыпавшаяся земля мелкими комочками облепила его одежду… Бой неожиданно стих.
Вакуленчук посмотрел на часы… Прошло два часа… Он быстро пробежал по окопу.
— Андрей! — крикнул он, подбегая к мокрому, в одной тельняшке, курносому парню. Струйки пота, смешавшись с грязью, оставляли на его лице длинные бороздки. — Будем отходить, понял? Я пойду посмотрю — может, еще кто живой.
Матрос. Добро.
Вакуленчук увидел второго матроса, Сашку.
— Живой, ну и молодец. Будем отходить, ясно?
— Есть!
— Если меня подсекут, планшетку захватишь ты.
— Есть, командир!
Вакуленчук обходит убитых, накрывая их плащ-палатками. За окопом наткнулся еще на одного матроса. Наклонившись к нему, потрогал лоб… Еле слышный стон скорее почувствовал, чем услышал Вакуленчук.
— Жив, Коля! — радостно воскликнул он. — Хорошо! Потерпи! Сейчас носилки сообразим. Потерпи. На прорыв пойдем.
Николай ничего не ответил, только его голубые глаза в упор смотрели на Вакуленчука. Потом матрос покачал головой и чуть слышно сказал:
— Со мной… не пройдешь… Пристрели, Васильич!..
— Брось дурить! — оборвал его мичман. — Понял? Потерпи, потерпи. Полежи, сейчас вернусь. Ну?
Матрос улыбнулся бескровными губами и проводил его взглядом.
Вакуленчук кинулся туда, где у пулемета его ждали Андрей и Сашка.
— Сашка, прикроешь! — отдает короткий приказ мичман.
— Ладно.
Вакуленчук взвалил на плечи Николая и, крикнув: «Братва, полундра!» — выскочил из окопа. За ним, стреляя из пулемета и бросая гранаты, последовали Сашка и Андрей.
Вакуленчук, не чувствуя тяжести тела Николая, с необыкновенной ловкостью проскочил через цепь карателей.
Только взрывы разбрасываемых Андреем гранат и трескотня пулемета Сашки сопровождали этот безумный и страшный в своей реальной отчетливости бег…
Каратели не успели опомниться, как матросы были уже за их цепью. И только когда они достигли спасительного леса, раздались запоздалые очереди из автоматов.
Лес у болота. По указанному дедом Матвеем направлению по болоту проходит отряд Млынского. Бойцы, опираясь на длинные жерди, осторожно, тяжело и медленно продвигаются вперед. На самодельных носилках несут раненых. На плечах — боезапас. Вдали постепенно смолкает грохот орудий.
По лесу продолжает бежать Вакуленчук. За ним, отстреливаясь, бегут два матроса. Послышался лай собак. Каратели, стреляя в бегущих моряков, преследуют их, но понемногу отстают.
Стремительный бег через кусты и бурелом продолжался до тех пор, пока Вакуленчук не свалился в большую свежую воронку. Немного отдышавшись, вытер рукавом иссеченное в кровь лицо. Потом склонился над Николаем. Тот не подавал признаков жизни.
Вакуленчук поспешно разорвал его гимнастерку, приложился ухом к груди… Затем, приподняв голову Николая, закрыл ему глаза. На коленях, сгребая руками сыроватую землю, стал закапывать на дне воронки тело Друга.
Сверху, с края воронки, на него смотрели тяжело дышавшие Сашка и Андрей.
Лес у болота.
…Трое моряков вышли к месту, где был последний привал отряда Млынского, когда солнце было уже высоко. Отблески его лучей отражались на поверхности тихо колыхавшегося болота…
Был удивительно погожий осенний день… У самого болота на перевернутой повозке сидел дед Матвей. Он глянул на Андрея, на ходу поправлявшего зубами повязку немного выше локтя.
— Я уж думал, что зря сижу. — Дед встал. — Пошли, сынки, пошли. — И повел моряков через болото догонять отряд Млынского.
На том месте, где еще недавно матросы Вакуленчука сдерживали атаки карателей, несколько немецких офицеров осматривают позиции. Земля здесь вспахана взрывами бомб, снарядов и гранат, валяются вывороченные с корнем деревья и трупы солдат…
С группой немецких солдат подходят начальник полиции Раздоркин и Петренко.
— Ну? — спрашивает их Шмидт.
Полицаи, вымазанные в тине с головы до ног, угрюмо молчат. Докладывает немецкий фельдфебель:
— Они утверждают, что болота непроходимы, штурмбанфюрер!
Гестаповец вплотную подошел к полицаям.
— Значит, непроходимы? — Он хлестнул но лицу Раздоркина, приговаривая: — Воевать — это тебе не взятки брать, скотина! Петренко! Примешь сейф и дела у этого болвана!
— Благодарю! Оправдаю!.. — суетливо поклонился Петренко.
Гестаповец, не дослушав, отошел от него.
Железнодорожный путь в лесу. У полотна небольшая группа советских военнопленных складывает в штабеля шпалы. У всех измученный вид. Еле передвигаются.
Пленных охраняют два полицая с винтовками и с повязками на рукавах. Одни из них — Охрим Шмиль. Мимо проезжает дрезина с немецкими солдатами. Проходит патруль.
Среди пленных — сержант Бондаренко. Его руки обвязаны серыми тряпками, сквозь которые проступают пятна запекшейся крови.
Напарник Шмиля прикрикивает:
— Ну, шевелись, шевелись, дармоеды!.. Быстрей! Быстрей!
Пленные безучастно взваливают на себя очередную шпалу и, медленно передвигаясь, подносят ее к штабелю. К полицаю подходит Шмиль.
— Тихон!
— A-а, Шмиль…
— Видишь — доходяги!.. — Шмиль протягивает Тихону пачку сигарет.
— Ох ты! Где раздобыл, Охрим? — рассматривая пачку, спрашивает Тихон.
— Следователь из гестапо вчера угостил.
— Кх, кх, кх, горчит!.. — затягиваясь, говорит Тихон. — Наш самосад получше и покрепче будет.
Охрим оборачивается и смотрит вдоль железнодорожного полотна. Никого нет… Резко повернувшись к Тихону, бьет его прикладом винтовки по голове… Тихон, охнув, медленно оседает на землю…
Военнопленные застыли… С удивлением смотрят на полицаев.
— Чего рты разинули?! — кричит Охрим. — А ну, быстро ко мне! Быстро!
Не понимая, что происходит, пленные не двигаются с места.
Охрим подзывает Бондаренко:
— Иди сюда! Да быстрее! — Отдает ему винтовку Тихона. — Бери за голову, — показывает на лежащего, — и в кусты!.. — И вместе с Бондаренко оттаскивает с дороги труп полицая.
— А теперь, ребята, — обращается он к пленным, — быстро за мной, в лес!.. Скорей, скорей, ребята! — командует Охрим.
Пленные во главе с Охримом скрываются в густых зарослях леса.
