стучала в окно. Ее подружка стояла у воза, тревожно смотря по сторонам. На стук Маши выглянул парень и, узнав ее, вышел на крыльцо в накинутой телогрейке.
— Здравствуй, что случилось?
— Костя, ты должен помочь!
Раненому, который лежал на дне телеги под сеном, в узкую щель было видно крыльцо и стоящих на нем парня с девушкой, но разговора их он не слышал. К тому же по улице мимо воза с треском проехал немецкий патруль на мотоцикле с коляской.
— Маша, я не могу оставить его у себя, — убеждал девушку Костя. — В доме у нас офицер на постое… Вообще удивляюсь твоему легкомыслию — как вы проскочили?
— К обозу пристроились…
— Сумасшедшие…
— Костя, что же нам делать?.. У Лены нельзя. Мы были… Там мать такой крик подняла… Костя, ты ведь знаешь кого-нибудь в городе.
— Никого я не знаю, — сказал резко, но не очень искренне Костя.
— Хотя бы на ночь где-то остановиться… Костя, у него гангрена, наверное, начинается… Они нас выручили, спасли от неволи, а мы… — Девушка готова была заплакать. — Скоро комендантский час…
— Ладно, подожди, — сдался Костя, — шапку надену…
…Воз с сеном был загнан во двор позади церкви. Девушки с тревогой и недоверием оглядывались вокруг. Дьячок с елейной улыбочкой крутился около воза, принюхивался к сену и спрашивал:
— Почем, девоньки? — Он вырвал клок.
Маша оттолкнула его.
— Не трогай! Не продается!
— Ишь ты! Сердитая какая!.. Сенцо-то ворованное небось…
Но ссора не успела разгореться, потому что из пристройки вышли отец Павел и Костя.
— Завозите в сарай, — сказал отец Павел.
— А говорите, не продается, — покачал головой дьячок. — Нехорошо обманывать, нехорошо…
— Ладно. Хватит разглагольствовать! — оборвал его отец Павел. — Иди, выдай девушкам сорок марок…
— Да за что же такие деньги?
— Ну! Делай что говорят. Да заодно помолись как следует за спасенье души своей. Коль в божьем храме торгуешь, так уж не жмись!
— Но! Пошла! — Костя потянул усталую лошадь к сараю.
Раненого уложили за печкой в уголке, отгороженном шкафом.
Маша прощалась:
— До свиданья, Алик…
— До свиданья. Спасибо вам, девушки. Машенька, я никогда не забуду вас…
Костя поторопил:
— Идемте, идемте, а то комендантский час… А мне за врачом еще надо успеть…
Маша последний раз оглянулась на раненого, который слабой прощальной улыбкой ответил на ее взгляд.
Отец Павел сказал, провожая Костю и девушек:
— Только из христианского милосердия, сами понимаете… Мы обязаны помогать своим ближним, особенно в такое смутное время.
Профессор Беляев закончил перевязку и похлопал раненого по руке.
— Спасибо, доктор, — прошептал Алик.
Профессор вышел из-за печки, задернул занавеску и сказал отцу Павлу, который стоял наготове с кувшином воды над тазом:
— Кость не задета. Рана чистая… Поливайте, батюшка, поливайте… Лихорадка, а больше, знаете, мнительность. Организм молодой, здоровый… Еще через два-три дня можно будет забрать от вас.
На просторной поляне, где был утрамбован снег для посадочной полосы, еще догорали сигнальные костры. У края леса стоял едва различимый в сумерках самолет. Моторы его ревели, винты поднимали снежную пыль.
Одни оттаскивали только что выгруженные из самолета ящики с боеприпасами, медикаментами и прочим снаряжением. Другие заносили в самолет раненых. Лошади боялись рева моторов, и сани, привезшие раненых, остановились сравнительно далеко от самолета. Погрузкой раненых руководила Зина.
Летчик торопил:
— Побыстрей, товарищи, побыстрей, светает…
Бондаренко и Бейсамбаев несли на носилках Алиева.
Рядом шли с одной стороны Млынский, с другой — Ирина Петровна.
Встретившись взглядом с Млынским, комиссар постарался улыбнуться.
— Ты не волнуйся, Иван Петрович, все передам кому следует… — Он приложил руку к левой стороне шинели, которой был до подбородка укрыт. — Все здесь, у сердца.
— За это я не волнуюсь, — хрипло сказал майор.
— Что? — не расслышал Алиев из-за рева моторов.
— Подождите! — приказал майор бойцам. — Поставьте-ка носилки здесь. А то не услышим там ни черта друг друга.
Носилки опустили на снег. Млынский встал рядом на одно колено. Молча стояли над комиссаром Бондаренко и Бейсамбаев, чуть в стороне — Ирина Петровна.
— Тревожно мне что-то, Петрович, — сказал Алиев. — А можно мне… остаться, пока вы вернетесь из этого квадрата? Ну хотя бы до следующего самолета? — Он посмотрел на Ирину Петровну, но она отрицательно покачала головой. — Нельзя… Приговор окончательный, обжалованию не подлежит… Тогда прощайте. — Алиев замолк, говорить ему больше не хотелось.
Млынский нагнулся, поцеловал комиссара.
— До твоего возвращения замещать тебя будет Юрченко…
Но Алиев ничего не ответил. Носилки подняли и понесли к самолету. Там их быстро подхватили и втащили в люк.
Мимо Млынского два автоматчика провели к самолету пленного подполковника Бютцова. Подполковник остановился, сказал, обращаясь к Млынскому:
— Я хочу поблагодарить вас, господин майор…
— Идите, Бютцов. Ваша судьба в ваших руках, — ответил по-немецки Млынский.
Пока немец влезал в самолет, из люка на землю спрыгнула Зина. Придерживая шапку, девушка крикнула стоявшим неподалеку Млынскому и Ирине Петровне:
— До свиданья! Я только довезу комиссара! Первым рейсом — назад! Ирина, отвечаешь мне тут! За всех!..
Один из летчиков, что-то крикнув, протянул ей руку, втащил в самолет. Винты взревели, подняв снежные вихри. Самолет покатился от леса на полосу.
Алиев, приподнявшись на локте, видел в иллюминаторе стоявших рядом Млынского и Ирину Петровну, которые все удалялись и удалялись, пока не исчезли в сумерках…
Колонна тяжелых немецких танков медленно двигалась по лесной дороге.
Зарывшись в снег метрах в пятидесяти от нее, наблюдали за движением колонны трое разведчиков в белых маскхалатах. В одном из них можно было узнать лейтенанта Горшкова. Он опустил бинокль.
— Копошатся фрицы, а чего копошатся, не разобрать… Что, хлопцы, пойдем поближе? — И, не дожидаясь согласия, он пополз через поле к рощице, заслонявшей вид на деревню, у которой велись
