— Спасибо, профессор. После войны приезжайте в Баку.
— Обязательно. И, надеюсь, не так, как я ездил сегодня к дочери, — улыбнулся Беляев.
Семиренко и Беляев вышли из землянки на воздух, их ослепило сияние белого снега и солнца.
Партизанский лагерь жил своей жизнью: невдалеке рота бойцов занималась отработкой рукопашного боя, уходил куда-то лыжный дозор.
Профессора ждали сани, а Семиренко — его неизменная лошадь под седлом и полувзвод кавалеристов охраны.
— Ну, пока, будь здорова! До свиданья, красавица! — крикнул секретарь обкома Ирине Петровне, которая стояла у входа в землянку и прощалась с Беляевым.
— …И Алиева надо эвакуировать обязательно, — говорил профессор Ирине Петровне. — У него есть признаки отечности легкого… До свиданья, доктор. Будьте мужественны…
Сани с профессором и Семиренко с кавалерийским эскортом уехали.
Млынский обернулся к Горшкову.
— Алеша пришел?
— Нет, товарищ майор… третьи сутки людей не снимаю…
— Вышли дозоры по всем дорогам из города.
— Есть! — Горшков отдал честь и ушел.
Собрался было уйти и Млынский, но взгляд его задержался на Ирине Петровне, которая, придерживая у ворота накинутую поверх халата солдатскую шинель, смотрела вслед удалявшимся всадникам.
— Что, красиво? — спросил майор.
— Даже очень, — ответила Ирина Петровна, — и, если вы сейчас заговорите о погоде, я согласна — погода прекрасная, но почему в такую погоду нет самолета? Раненых надо немедленно вывозить!..
— К сожалению, это не только от погоды зависит, Ирина Петровна… — сказал майор. — Все вас хвалят. Когда вы успели обрести такую серьезную практику?
— Это вам подозрительно?
— Нет… — Млынский даже смутился от колючей прямоты ее слов. — Меня… просто по-человечески интересует…
— Я родилась в 1916 году в Ленинграде…
— Я биографию вашу знаю, Ирина Петровна.
— Вот мне и хочется напомнить, что я не девочка и пять лет работаю хирургом.
— Что ж, извините. — Млынский, козырнув, круто повернулся и зашагал, скрипя сапогами по снегу.
Ирина Петровна смотрела ему вслед, закусив губу от досады.
Раненому, которого люди из отряда «За Родину» оставили на чердаке у девушек, становилось все хуже и хуже. Он разметался на сене, громко стонал и бредил.
Девушки хлопотали около него, клали на лоб влажную тряпку и прислушивались к шагам и окрикам немецких патрулей на улице.
Раненый пришел в себя, приподнялся, посмотрел в лица девушек, потом потрогал забинтованную ногу.
— Онемела… Врача бы, девушки, а? — сказал он встревоженно. — Боюсь, не гангрена ли…
При слове «гангрена» Маша от страха закрыла глаза ладонями. Раненый снова откинулся на сено. Девушки стали перешептываться:
— В город надо везти…
— А к кому?
— Найдем. Ленка там… Костя Малышев… Он с подпольем связан, и я уверена… там помогут достать врача и лекарства…
— А как повезем?
— Придумаем… Тихо, уснул…
В лесной сторожке Алеша жадно глотал горячий чай, а Ерофеев, сидя перед ним на корточках, растирал ему спиртом босые ноги.
Алешу все еще била дрожь, но он, превозмогая ее, рассказывал:
— Полицаев расколошматили вдрызг… И который меня схватил, лежит убитый… Сам видел… Захватили склады и продукты людям стали давать… А что дальше было — не знаю. Я ушел, потому что боялся — вы тут подумаете, что со мной что-нибудь случилось…
— А с тобой ничего не случилось, — сказал, покачав головой, майор Млынский.
— Ну а что, я же здесь…
Кроме Млынского, Ерофеева и Алеши в сторожке были еще Хват, Горшков и Бондаренко. На лавке лежало пальтишко Алеши с распоротым плечом. Маленький белый пакетик был в руках у майора.
Хват разглядывал карту.
— Значит, это в Tapaceвичах, говоришь? — спросил он Алешу.
— Да…
— Смотри, лихие ребята в этом отряде «За Родину», — сказал Горшков.
Ерофеев потряс баклажку со спиртом.
— Товарищ майор, может, внутрь ему дать немного? Никак не согреется.
— Растирай, Ерофеич, растирай как следует. — Майор встал, взъерошил Алеше волосы и, уходя, сказал: — Молодец, сынок…
— Я все равно бы убег, — вдогонку ответил паренек.
Млынский спустился в подвал под сторожкой. Подкрутил фитиль лампы над столом. Он старался не шуметь, потому что на лавке у рации спала, с головой укрывшись шинелью, Наташа.
В пакетике, который принес Алеша, был листочек с шифрованным текстом и маленький прямоугольничек из целлофана. Под сильным увеличительным стеклом отчетливо стало видно карту, на которой генерал Шварценберг карандашом отметил квадрат 27.
Млынский склонился над Наташей, осторожно тронул ее за плечо.
— Наташа…
Квадрат 27 был отмечен на оперативной карте командующего фронтом генерал-полковника Ермолаева. В его кабинете находился начальник разведуправления генерал-майор Елисеев, который докладывал:
— Разные источники подтверждают сообщение об усиленном внимании фон Хорна к квадрату 27: из тридцати дивизий, прибывших за последние месяцы, пять пехотных и три танковые дислоцированы в этом сравнительно небольшом районе… в котором, кстати, серьезных оборонительных сооружений у противника нет.
— Достоверно известно, что нет? — жестко спросил Ермолаев.
— Ни агентурой, ни авиаразведкой не зафиксировано, товарищ командующий. Не обмечены они и на карте фон Хорна.
— Где фотокопия карты?
— Млынский только что получил эту пленку. Если ночью будет погода…
— Плохо, генерал! — прервал его Ермолаев. — О чем мне докладывать в Ставку? О том, что ждали погоды?.. Мне нужны факты: номера частей и соединений, их дислокация, расположение укрепленных линий противника… Но главное — знать, почему фон Хорн готовит кулак на этом пятачке. Дайте задание майору Млынскому определить, чем располагают немцы в этом якобы не укрепленном районе. Пусть действует всеми средствами, вплоть до разведки боем! Срочно перебросьте ему боеприпасы, медикаменты и продовольствие. Вывезите раненых и пленного подполковника.
— Будет исполнено, товарищ командующий!
Воз с сеном стоял на городской улице около деревянного одноэтажного домика. Маша осторожно
