на шее, он решительно двинулся к берегу. Темнота укрыла его..
Дрожки деда Матвея стояли у ресторана. Дед, внимательно наблюдавший за улицей, заметил приближающегося Охрима. Тихонько натянул вожжи. Лошадь тронулась. Охрим, увидев, что дед пытается уехать, быстро пересек мостовую.
— Разве дрожки твои не для всех, Матвей Егорович? — подсаживаясь на ходу, спросил Охрим.
Дед Матвей промолчал.
— Ты табличку повесил бы, что только для немцев.
Дед Матвей, не оборачиваясь, хлестнул лошадей.
— Чего тебе надо? — спросил он.
— Хочу узнать, где ты покупал овес в прошлую пятницу.
Дед Матвей обернулся и с удивлением посмотрел на Охрима.
— Я взял его в долг…
— Вот так, — улыбнулся Охрим. — Времени мало у нас, Матвей Егорович. Совсем нету времени. — Он передал деду кисет. — Это надо срочно доставить в лес.
— Как срочно-то?
— А прямо сейчас. — И протянул деду сложенную для закрутки газету. — Здесь пропуск на выезд из города. Сейчас от тебя зависит многое, Матвей Егорович. В опасности Млынский.
— Иван Петрович? Ох, мать честная…
— Поспеши, дед Матвей. Осторожно только… — И Охрим, соскочив на ходу, исчез за углом в переулке.
Дед Матвей хлестнул лошадь и погнал дрожки по улицам города.
Горшков выбрался на сухое место под утро. Лег и закрыл глаза… Очнулся оттого, что кто-то тряс его за плечо.
— Вставай! Ну вставай же!
Он открыл глаза и у самого лица увидел большие кирзовые сапоги, потом полу серой шинели и лицо Ерофеева. Горшков улыбнулся и стал подниматься. К нему уже подходил Млынский.
— Вот, — протянул он майору планшетку.
Млынский, взяв планшетку, спросил:
— Где остальные? Где Афанасьев?
— Афанасьев? — сразу не понял Горшков. — Там, — показал рукой на болото, опустился на землю под дерево и уснул.
Он не слышал, как бойцы Млынского выбили карателей из болота, как его переворачивал Ерофеев, под-кладывая шинель. Он спал… А над болотом стелился туман. Где-то выла собака… Бойцы стояли у островка, на котором лежал Афанасьев. Около лица золотилось несколько гильз. Тонкая струйка крови из аккуратной дырочки запеклась у виска. В судорожно сжатой руке был зажат пистолет. Вокруг болото было пустынно, и только по-прежнему где-то недалеко скулила собака.
Млынский поднял пистолет, оттянул затвор… он был пуст.
— Последним… — тихо сказал майор.
Наташа принимала шифровку, быстро записывая столбики цифр. Бесстрастный голос переводил эти цифры в слова: «Командиру отряда особого назначения майору Млынскому…»
Млынский медленно шел по лесной тропинке. Под ногами шуршали прошлогодние листья, между которыми кое-где пробивалась зеленая травка. Он шел, и ему казалось, что у каждого дерева стоит человек, стоит и пристально смотрит в глаза майору. Они были все такими же, какими он их запомнил при жизни: Зина с тяжелой сумкой, усталым взглядом и доброй улыбкой… Афанасьев в красноармейской шинели, накинутой поверх немецкого мундира… отец Павел с лопатой, в подоткнутой рясе… Захар… смущенно улыбающийся Юрченко… профессор Беляев…
Дальше стояли в сумраке мичман Вакуленчук… капитан Серегин… бойцы из его отряда… парашютисты Федорова…
Млынский повернулся и зашагал обратно. Лес был пуст, Млынский был в нем один…
Он вышел из леса и, увидев на поляне освещенных утренним светом Наташу и Ирину Петровну, невольно улыбнулся им.
— Срочная, товарищ майор. — Наташа протянула радиограмму.
— «От имени штаба фронта благодарю и сердечно поздравляю вас и личный состав отряда с успехом. Гордимся вашими героическими подвигами в тылу врага…»— читал он. Текст расплылся перед глазами. — Наташа, прочти, я что-то не разберу…
— «…Завтра в двенадцать ноль-ноль московского времени, — громко прочла Наташа, — вам надлежит явиться к коменданту Кремля генерал-лейтенанту Спиридонову…».
— Иван Петрович! — позвал от сторожки знакомый голос. Он обернулся и увидел Хвата и деда Матвея, который, задыхаясь от быстрой ходьбы, спешил к нему.
— Меня в Москву вызывают зачем-то… В Кремль, — сказал, улыбаясь растерянно, Млынский…
Просторный кабинет был залит лучами весеннего солнца. Стены от пола до середины обиты деревянными панелями, а дальше, до потолка, затянуты светлым крепом. Обстановка строгая, скромная. На большом письменном столе, покрытом зеленым сукном, лежала кожаная папка и стопка телеграмм. Рядом — аппарат ВЧ. У стола — широкое жесткое кресло с плетеной спинкой. Над ним на стене висел портрет Ленина.
На полу от входных дверей до стола тянулась красная дорожка, покрытая сверху легкой льняной тканью. Справа на стене — большая карта с обозначенной на ней оперативной обстановкой на фронтах, в левом углу — часы…
Командующий фронтом генерал-полковник Ермолаев и начальник Главного разведывательного управления Наркомата обороны генерал-лейтенант Кондаков стояли у длинного полированного стола, на котором лежала развернутая оперативная карта фронта.
Сталин в хорошем настроении неторопливо прохаживался по кабинету.
— Нам удалось, — докладывал Ермолаев, — точно выявить характер обороны противника, систему огня и дислокацию резервов группы армий фон Хорна… В настоящее время с помощью отряда майора Млынского мы должны…
— Хорошо, — прервал его Сталин. Он остановился у письменного стола и как-то незаметно нажал кнопку вызова. Секретарю, который появился в дверях, Сталии сказал:
— Пригласите, пожалуйста, товарища Млынского.
— Слушаюсь, товарищ Сталии.
Млынский вошел в кабинет. На нем была фронтовая форма — гимнастерка с ремнем, перетянутым портупеей, на груди выделялся новенький орден Красного Знамени, еще один орден Красного Знамени и «Знак Почета» с отбитой эмалью. Стукнув каблуками новых сапог, Млынский представился:
— Товарищ Сталин! Командир отряда особого назначения майор Млынский по вашему вызову прибыл.
Сталин положил трубку в пепельницу и быстро подошел к майору.
— Здравствуйте, товарищ полковник!
Млынский, смутившись, произнес:
— Товарищ Сталин, я пока что майор…
— Был майором, а стал полковником. — И Сталин, улыбнувшись лукаво, повернулся к Ермолаеву. — Подтвердите, товарищ Ермолаев, а то он сомневается…
Ермолаев и Кондаков улыбнулись.
— Спасибо, — просто сказал Млынский.
Сталин отошел от него и с удовольствием разглядывал ладную фигуру Млынского.
— Товарищ Млынский, — спросил неожиданно Сталин, — расскажите — кто вы такой?
— Я русский, — волнуясь, ответил Млынский.
