каждый второй, и большинство из них слова эти принимают. Но все до одного слова эти обрывают, не доводя цитату до конца. Перечитаем это место еще раз:
«Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные (здесь цитата обрывается, а между тем во многом смысл ее в том, что сказано дальше. – Л. А.), что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других».
Посмотрите: здесь нет апелляции к высшим материями, будь то христианские идеалы, гуманистические устремления или голос совести. Здесь другое: это нужно тебе, для тебя самого, это в твоих интересах. Слова эти звучат как предупреждение. Как и сон Раскольникова о моровой язве. Сегодня, когда многие и многие глухи к нравственной проповеди и когда падают доверие и авторитет самих проповедующих, такой подход – напомнить о благоразумии, о собственных интересах – представляется особо важным. Может быть, я сейчас скажу не очень удачно, тут ведь дело в своеобразном социально-нравственном страховании.
Через год я прочту книгу Людмилы Улицкой «Человек попал в больницу». Книгу о волонтерах в детской клинической больнице. В конце ее Улицкая пишет, что она сделала «печальное открытие: наше общество гораздо эгоистичнее и жестче западного. В Европе и Америке несравненно больше людей участвуют в волонтерском движении». Думаю, что дело тут не только в волонтерском движении. Но и во многом другом. Ограничусь одним, но выразительным примером. Отношение французов к вернувшимся из Алжира французам, отношение израильтян к евреям, переселившимся в страну отовсюду, отношение к немцам Советского Союза, которые уехали на свою историческую родину, отношение американцев к постоянно подпитывающим страну иммигрантам небезоблачно и порой напряженно. Но уж не такое, как отношение в России к бежавшим из вчера еще братских республик русским.
Лет тридцать тому назад на день рождения ученики мне подарили молоточек с этими словами Чехова на ручке (а это было до изучения Чехова на уроках литературы).
Я был тронут пониманием роли литературы и значения уроков литературы в школе.
Но это было лет тридцать тому назад. А почти через четверть века в 32 номере «Новой газеты» за 2002 год была напечатана статья Елены Иваницкой, посвященная моему выступлению во втором номере «Знамени» за этот же год, в которой я рассказывал о сочинениях десятиклассников по «Крыжовнику». Не буду сейчас говорить о нечистоплотности этой статьи: из 17 ее страниц вырваны из контекста полстранички, мне приписаны мысли, которые я не высказывал, цитаты смонтированы, факты искажены.
Но суть дела не в этом. Для Иваницкой неприемлемы слова одного из героев Чехова об этом самом человеке с молоточком. Приговор Иваницкой жесток и однозначен: «Надоело». На этой же полосе большая фотография: памятник Достоевскому в Москве, на его парапете юноша читает книгу. Мне казалось, что смысл этой фотографии абсолютно однозначен. Ан нет. Под ней вот такая подпись:
«Молоточек русской литературы тюкает по головам школьников».
С точки зрения госпожи Иваницкой, все эти «молоточки» истребляют «в учениках стремление к жизненной самостоятельности и трудовой активности», ибо заставляют «думать о несчастных». А для Иваницкой существует лишь один путь для молодого человека: «трудовая инициатива, усердие, активность, энергия и – в результате усилия – успех и благосостояние».
Естественно, во всем виновата русская литература:
«В русской литературе много чего есть и помимо стремления во мрак и нищету, она – штука сложная, но кое-чего в ней определенно нет: нет апологии трудового успеха, реализации через профессиональную активность, нет “русской мечты”, подобной “американской мечте”». [8]
На эту статью Иваницкой публично, в печати ответил только один человек – Андрей Турков. Ответил и я:
«Ну хорошо, в русской литературе этого нет. Но, может быть, все это есть в “Гамлете”, “Человеческой комедии”, “Милом друге”, “Мартине Идене”?»
Я сразу же вспомнил заявление одного из очень крупных наших руководителей, который изрек, что, поскольку русская литература не рыночная, то такая литература нам не нужна. После чего угодливые чиновники сократили время на изучение русской классики в старших классах. У меня все тот же вопрос: а что, «Маленький принц» или «По ком звонит колокол» – это рыночная литература?
Кстати, если придерживаться этой же логики, то придется отказаться и от Ветхого Завета, и от Евангелия, и от Корана – нерыночная это литература. Христос, тот вообще считал, что не место менялам, то бишь рынку, в храме.
5. ОПЫТ ДЕПРИВАТИЗАЦИИ ЮНОСТИ
Два взаимозависимых, взаимообусловленных маршрута пролегают через уроки литературы. Один – к себе, своему Я, к его познанию, к саморефлексии. Второй – от себя к другим людям, к судьбам общества, своей страны и мира.
Об этом говорил Солженицын в своей Нобелевской лекции:
«Кто сумел бы косному, упрямому человеческому существу внушить чужие дальние горе и радость, понимание масштабов и заблуждений, никогда не пережитых им самим? Бессильны тут и пропаганда, и принуждение, и научные доказательства. Но, к счастью, средство такое в мире есть! Это Литература… Искусство воссоздаёт опыт, пережитый другими, даёт усвоить его как собственный».
Значение этого сопереживания с чужим опытом, необходимое всегда, сегодня приобретает особое значение. Социологи говорят об усиливающейся автоматизации нашего общества, разрыве межличностных связей, разъединении людей. В одной из самых глубоких книг, которые я прочитал в последние годы, – восьмисотстраничном сборнике статей Льва Гудкова «Негативная идентичность», – обо всем этом сказано глубоко и доказательно. Даже «начатки воображения, позволяющие одному человеку представить, что чувствуют другие», уходят из нашей жизни. «Говорить о сознании вины, чувстве ответственности тут не приходится». Мы переживаем «глубокое поражение всех ценностных структур» [9] .
Я не преувеличиваю роль литературы и уж тем более уроков литературы в преодолении этих ценностных деформаций. Но если преподавание литературы к этому не стремится, оно бессмысленно. Десять лет, начиная с 1999 года, я провожу в конце учебного года в одиннадцатом классе сочинение по книге Светланы Алексиевич «Чернобыльская молитва». И в первый же год нахожу у себя на столе письмо от ученицы. Такого никогда не было. Со мной всегда можно поговорить до уроков, на перемене, после уроков. Не говоря уже о том, что постоянно спрашивают или возражают на самих уроках. И вот письмо.
«Лев Соломонович! Я немного боюсь с Вами разговаривать, тем более упрекать Вас. Поэтому решила написать. Понимаете, в пятницу я решила прочитать перед сном страниц 10 “Чернобыльской молитвы”. Но закончилось все тем, что я отложила книгу только тогда, когда прочитала ее полностью, все 224 страницы. На улице уже было светло. Посмотрев на часы, я увидела, что уже 7. А в 9 мне надо было уходить к репетитору. Но какой может быть репетитор, когда я всю ночь, с первой страницы до последней, проплакала. С утра наволочку просто выжимать надо было. И я поехала к репетитору с таким чувством, с такой тяжестью, словно все это было со мной, понимаете? Два дня ходила под впечатлением и в субботу тоже не могла заснуть. Так вот, я хотела бы Вас спросить, почему Вы не предупредили, какая это книга, почему сделали обязаловку, когда она даже в программу школьную не входит. И неужели Вы считаете, что такую книгу можно читать 16-летнему человеку, когда от недосыпа, от подготовки к экзаменам в институт кажется, что жизнь отвратительна, а тут еще это. Извините меня, если немножко резка. Я, наверное, не в праве Вас в чем-то упрекнуть. Я просто посчитала нужным, чтобы Вы узнали мое мнение. Подпись».
Я привел это письмо в своем очерке, напечатанном во втором номере журнала «Знамя» за 2008 год. Именно на эту статью ополчилась Елена Иваницкая. А летом 2003 года мне позвонили из журнала и сказали, что ко мне обратился молодой человек, который прочел и этот мой очерк, и следующую мою статью в «Знамени» и попросил мой адрес. Вскоре я получил большое письмо. Таких писем от семнадцатилетнего читателя я не получал ни разу в жизни. Приведу лишь небольшие выписки из него.
«Я вообще, к сожалению, мало читаю, хотя расту в очень интеллигентной семье, и у меня в квартире стеллажей с книгами нет только в ванной. Сейчас люди, мне кажется, меньше читают из-за дикого потока информации: ТВ, радио, газеты, журналы, Интернет. Истинная культура становится уделом избранных. Людей, слушающих ТАТУ, много, людей, слушающих ТАТУ и читающих Достоевского, тоже достаточно. А вот людей, которые к ТАТУ никак не относятся, не хватает. Мне кажется, что мы живем в ТАТУ. Я где-то читал, что основное свойство
