облегчение, хотя он и чувствует, что виноват перед Лизой».
«Болконский тяготится своим браком. Может быть, смерть жены была выходом для Болконского. Жена освободила его от душевных мук и подарила ему сына, ради которого он будет жить и который станет для него смыслом жизни».
«Он не любил свою жену по-настоящему. Любовь к ней была лишь мимолетным увлечением. Но он женился на ней, а через полгода желал уже расстаться с ней: “Но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым!” Она была частицей того общества, из которого он хотел вырваться. Может быть, поэтому князь Андрей обращался с ней, как с посторонней (“…как у посторонней целуя руку…”). О каком Тулоне может идти речь, когда он связан по рукам и ногам: “Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к своей цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме своей цели, он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и, как скованный колодник, теряешь всякую свободу”. Когда он вернулся, он чувствовал себя виноватым в ее смерти, “он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть”. Но, с другой стороны, может быть, это и жестоко, но он почувствовал себя свободным. Как бы какой-то груз спал с его плеч».
«Эти минуты помогли ему искать истину, добро и справедливость, они изменили всю его жизнь к лучшему. Если бы жена не умерла, он не стал бы новым человеком, духовно обновленным. Она связывала его с отвратительным прошлым, с ложными стремлениями и идеалами. Смерть жены – изменение к лучшему в жизни Андрея Болконского».
Итак, смерть жены как необходимость на пути к истине, добру и справедливости, духовному обновлению, изменения князя Андрея к лучшему.
Бывало, правда, и попроще. Так, в 2004 году я прочел такое:
«Еще одна из лучших минут была в тот момент, когда он узнал о смерти жены».
«Мертвое укоризненное лицо жены было для него как некая свобода. Смерть жены была для князя Андрея как халявный билет на Багамы, то есть он стал свободным человеком и мог начать свою жизнь заново».
Позволю себе два коротких попутных замечания. Если и существует воспитательное воздействие художественной литературы на человека, то оно не в правильных словах, написанных в сочинении (такие слова свидетельствуют как раз о цинизме и растлении, если они не рождены токами сердца), а в углубленном вчитывании в само художественное произведение. Очень трудно отличить друг от друга нравственную недостаточность и эстетическую глуховатость. И второе: не кажется ли вам, что над всеми приведенными мною цитатами веет и дух нового времени – эпохи халяв, Багамы – и оценки всего и вся вокруг себя только сквозь призму того, что лучше для меня?
Но вернемся к роману. Он не любил ее по-настоящему? Но вот ночь перед Аустерлицем:
«“Да, очень может быть, что завтра убьют'’, – подумал он. И вдруг при этой мысли о смерти целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, встал в его воображении: он вспомнил последнее прощание с отцом и женою; он вспомнил первые времена своей любви к ней; вспомнил ее беременность – и ему стало жалко ее и себя…»
Откроем и последнюю страницу первого тома (несколько десятиклассников процитировали это место в своих сочинениях).
«Носилки тронулись… При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усиливалось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастье в Лысых Горах представлялось ему. Он уже наслаждался своим счастьем; когда вдруг являлся маленький Наполеон со своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение».
Наполеоновские мечты о своем Тулоне встали между Андреем Болконским и княгиней Лизой. Прозрение под небом Аустерлица возвратило его к ней. И как характерно, что и в горячечных его представлениях именно Наполеон мешает наслаждаться этим счастьем.
Вот он возвращается домой к жене.
– Душенька моя, – сказал он слово, которое никогда не говорил ей.
И чувство вины перед женой, и надежда на то, что он сможет оправдаться перед ней. Потом Андрей Болконский скажет Пьеру (и эти слова некоторые десятиклассники процитируют):
«…видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся), и вдруг это существо страдает и перестает быть…»
И наконец, самое главное, шесть раз повторенное, – прозвучит один и тот же мотив (одну из этих цитат приведет большинство десятиклассников):
«Блестящие глаза, смотревшие детски-испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. “Я вас всех люблю и никому зла не делала, за что я страдаю? Помогите мне”, – говорило это выражение».
«Она вопросительно, детски-укоризненно посмотрела на него.
“Я от тебя ждала помощи и ничего, ничего, и ты тоже!” – сказали ее глаза».
«“Я вас всех любила и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?” – говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо».
«Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами: “Ах, что вы со мной сделали?” – все говорило оно».
«Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежавшую на другой, и ему ее лицо сказало: “Ах, что вы это со мной сделали?”»
Из Италии привезли мраморный памятник на могилу маленькой княгини.
«Однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни, признались друг другу, что, странно, лицо этого ангела напоминало им лицо покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: “Ах, зачем вы это со мной сделали?”»
Совершенно очевидно, что упрек этот на лице своей жены видит князь Андрей. Ведь когда Болконский возвратился из Отрадного и смотрел на портрет покойницы Лизы, «она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него». Иногда на это обращают внимание и авторы сочинения. Но дважды в моей учительской жизни я прочел о «мертвом безукоризненном лице жены».
Почему же именно мертвое укоризненное лицо жены – одна из лучших минут жизни Андрея Болконского?
«Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что-то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть» —
эта цитата почти во всех сочинениях. Некоторые при этом уточняют:
«Ему жаль ее и стыдно, что на поле Аустерлица он был готов отдать своих близких, а значит, и жену, за минуты славы, торжества. Теперь он чувствовал, что “виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть”».
Здесь абсолютно точно обозначена исходная точка для размышления. Но почему все-таки чувство вины связано с одной из лучших минут жизни? 10 человек (15%) считают, что это чувство вины открыло ему истину: жить нужно для себя, избегая лишь двух зол – угрызений совести и болезни. Но ведь встреча с Пьером Безуховым, разговор с ним на пароме, а затем встреча с Наташей приводят его к отказу от этой истины: «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год… надо… чтобы не для меня одного шла моя жизнь». Так можно ли считать одной из лучших минут жизни обретение истины, которая окажется потом не истиной?
И только 14 человек (напоминаю, я привожу цифры 1997 года), а это 20,5%, сказали о самом главном (в прошлые годы таких было значительно больше): это были минуты преодоления эгоизма, когда к нему приходило понимание боли другого человека, осознание собственной вины перед другими.
«Болконский понял, что он жил, не замечая других людей».
При этом 8 человек (12%) обратили внимание на то, что все эти минуты связаны с небом, «олицетворяющим вечное, справедливое, совершенное».
«Лежа на поле Аустерлица, он ничего не видел, кроме неба. И памятник над могилой умершей жены Болконского был ангел, готовившийся подняться в небо и так напоминавший ему Лизу. И после разговора с Пьером в Богучарове, сходя с парома, “в первый раз после Аустерлица он увидел то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа
