жизнью. Вряд ли Локи будет предупреждать ещё раз.
Эйвери последовательно вспоминал, что он знал про бога огня, и сам удивлялся тому, что к решению проблемы он подходит абсолютно трезво, хотя одного желания коварного аса хватит, чтобы отправить его к праотцам.
В конце концов, Эйдан пришёл к поразительным выводам. Локи был полной противоположностью другим богам — хитрый, трусливый, злобный, безжалостный, способный на любую подлость или жестокую шутку. Он менял обличья, сеял хаос и разрушения, последними словами поносил тех, кто, может быть, этого не заслужил. Но в то же время он мог помочь советом или сам прийти на помощь. Даже после того, как его наказали за очередную ложь или проделку. И было в нём ещё кое-что, в наличии чего Эйдан сомневался, но ставил именно на это: Локи был любопытен.
«Плана действий здесь быть не может, — рассуждал Эйвери, натягивая одеяло на голову. — Он хаос, он непредсказуем. Но и ошибиться мне нельзя, иначе предстану пред очами священных раньше времени...»
Почему-то смерть теперь не слишком его пугала, разве что мучительная. Разумеется, если Локи решит поджарить его на медленном огне, это будет не очень хорошо. Но теперь Эйвери твёрдо знал, что не сгинет, а, может быть, даже увидит Тора снова...
Он не сомневался и в том, что, раз бог огня задал вопрос, он придёт за ответом. Эйвери вдруг пришло в голову, что он собирается обхитрить покровителя хитрости, а, значит, в какой-то мере и покровителя всех слизеринцев, — и это звучало абсурдно.
«Что заставляет Локи вечно вредить? — спросил себя Эйдан, свернувшись в тёплый полусонный клубок. — Разве его кто-нибудь обидел?»
Он не смог найти ответа на этот вопрос. Нет, если бы его самого постоянно обижали, он бы тоже стал вредить и издеваться. При условии, что он был бы таким же сильным, как и Локи. Но способности Эйвери к магии были вполне себе средними, и он давил в себе желание мстить, ведь получить в ответ было бы слишком больно. С другой стороны, Локи издевался и подставлял равных себе, а то и превосходящих его силой богов, — один против всех, между прочим. Получалось, не такой уж он и трус?
Эйвери сжался под одеялом, вспоминая все свои застарелые обиды. Может быть, набраться храбрости и попросить Локи напакостить тем, кто его, Эйдана, когда-то обижал, и тем самым попытаться перенаправить разрушительную энергию? Ага, как же, так гордый самолюбивый ас и станет выполнять прихоти смертного мальчишки — самому ему голову открутит и всё... Может, Тора попросить в следующий раз? Он ведь защитник, охраняет Асгард и Мидгард от великанов. Нет, и он не станет позориться, направляя свою силу против смертных, которые когда-то отняли у Эйвери Самопишущее перо. А так хорошо было бы посмотреть, как враги умоляют о пощаде...
Эйдан посмотрел в окно на звёздное небо, и вдруг ему стало стыдно. Лежит и думает о какой-то ерунде, в то время как боги попали в беду. Настоящую беду, прямо с большой буквы, куда там несчастное отобранное когда-то перо...
Эйвери лежал и смотрел на небо, представляя, что где-то там, очень далеко, среди звёзд, стоит светлый чертог, которого наяву ему никогда не увидеть. Ведь чтобы попасть в Вальхаллу, нужно умереть в битве, с оружием в руке. А он не умеет сражаться, Локи всё правильно сказал. Даже если считать волшебную палочку оружием. Магические дуэли начались в этом семестре, и Эйвери тут же со своих обычных «Выше Ожидаемого» по ЗОТИ сполз на «Удовлетворительно». В настоящем бою его обезоружат прежде, чем он сможет произнести имя Тора...
Эйдан зевнул и снова заворочался. Шок, который он пережил за день, оказался слишком сильным и теперь мешал уснуть. Эйвери снова стал рисовать в воображении радужный мост и светлый чертог и под конец расплакался от жалости к себе и осознания собственной никчёмности. Уже засыпая, он вспомнил, что успел подумать, будто Локи откуда-то знает то, что забыли другие боги, потому так уверен в себе.
Но больше на логические выводы Эйвери не был способен, а потому заснул. Последняя слеза скатилась у него из уголка глаза и упала на подушку, но он этого уже не заметил.
18 декабря 1972 года, утро
— Нет-нет-нет! — взвыл Эйвери. — Мадам Помфри, я здоров, пожалуйста, отпустите меня, я не буду переутомляться, обещаю, я даже погулять схожу, только выпустите меня отсюда!
Колдомедик что-то ворчала, накладывая на пациента диагностирующие заклинания. Сам Эйдан в больничной пижаме на коленях сидел на койке, молитвенно сложив руки. Если его задержат здесь ещё на сутки, он погиб, ведь целый день он проспит, накачанный зельями. Либо, что ещё мучительнее, ему просто запретят читать и писать.
— Так и скажите, мистер Эйвери, что у вас свидание в Хогсмиде, — недовольно сказала мадам Помфри. Сам Эйдан забыл не только о существовании Хогсмида, но и о том, что сегодня с утра суббота, а через шесть дней — Рождество, однако, воодушевлённый подсказкой, энергично закивал.
Поджав губы, колдомедик изучала результаты диагностики, и Эйвери заранее отчаялся, подумав, что эта ситуация — происки Локи.
Однако спасение пришло с неожиданной стороны. Двери Больничного крыла распахнулись и вошла девочка-младшекурсница с нашивкой Гриффиндора на мантии, рыжая, длинноволосая, пылающая то ли гневом, то ли решимостью. Держа за руку, она тащила за собой на буксире какого-то мальчишку, который прижимал к носу насквозь пропитавшийся кровью платок.
— Мадам Помфри! — громко позвала она. — Мадам Помфри! Я не могу остановить кровь, помогите!
Колдомедик бросилась к детям, усадила мальчика на свободную койку, а Эйвери, поняв, что это его шанс, задёрнул ширму и схватил свою одежду, которая, вычищенная и выглаженная домовиками, висела на стуле.
— ...Это было какое-то заклинание! — эмоционально объясняла девочка. — Я точно видела!
Эйвери, в одних трусах и носках, не попадая пуговицами в петли, застёгивал рубашку.
— Кто это сделал? — допытывалась мадам Помфри.
— Никто... — гнусаво ответил ей мальчишка, который, судя по звуку, ещё не отнял от носа платок.
— Это были Поттер и Блэк! — гневно воскликнула девочка, и Эйвери представил, как она складывает руки на груди и откидывает назад гриву рыжих волос. Сам он как раз залезал в штаны и ботинки одновременно.
— Вот так... а теперь вот так... — ласково повторяла мадам Помфри, вероятно, накладывая какие-то заклинания. — А сейчас посидите, я принесу Кроветворное.
Эйвери дождался, пока скрипнет дверь в кабинет колдомедика, и вылетел из-за ширмы, которая эффектно взвилась за его спиной. На бегу он застёгивал брючный ремень.
Девочка от неожиданности ахнула, а мальчик хмуро обернулся в его сторону. Эйвери скользнул взглядом по бледному лицу и мгновенно узнал черноглазого заучку со своего факультета.
«С каких это пор змеята дружат со львятами?» — удивился он.
— А вот и зель... Мистер Эйвери, куда же вы?! — воскликнула колдомедик, появляясь в дверях кабинета. Эйдан прибавил скорости, выскочил из Больничного крыла и припустил по коридору.
18 декабря 1972 года, вечер
Эйвери уже плохо понимал, который час и какой вообще день. Вырвавшись из Больничного крыла, он помчался на завтрак, а затем — в подземелья за своей сумкой, молясь, чтобы не встретить по дороге Долохова, который обязательно потащил бы его в Хогсмид. У выхода из замка уже выстроилась очередь из желающих попасть в деревню, завхоз Филч проверял у всех разрешения, а в начале очереди староста шестого курса Слизерина ругался с ним:
— Мистер Филч, мне не нужно разрешение, я в Хогсмиде живу, вы меня каждый месяц выпускаете домой!
К счастью, Антонина Эйвери не встретил, наверное, тот убежал ни свет ни заря с какой-нибудь хаффлпаффкой: их, млеющих и боящихся возражать, он любил больше всего.
Шарахаясь от подрагивающего света факелов, Эйдан сбегал в подземелья и обратно и засел в библиотеке за уже облюбованным столом.
На обед он не пошёл, ужин тоже пропустил, но голода не замечал. Слева от него лежали восемь четырёхфутовых свитков, исписанных и исчерканных по всех длине, — всё, что он успел за эти два безумных дня. К вечеру мозг упорно пытался отключиться от череды однообразных задач: запомнить слово, найти в словаре, записать перевод. Если кеннинг — попробовать разгадать. Если имя — распознать. Если сложный синтаксис — попробовать составить нормальное предложение.
Чернила подходили к концу, ломалось уже третье перо, а испачканные кляксами пальцы нещадно болели, но Эйвери вгрызался в текст Эдды, подобно роющей ход землеройке.
За окнами стемнело, но он этого не видел, со всех сторон окружённый стеллажами. Над его головой зажглась лампа, чуть покачивающаяся на цепи от дуновений ветра под потолком. Руны жутковатым хороводом плясали у Эйвери перед глазами, складывались в отдельные слова: «наказание», «огонь», «Локи». Эйдан не боялся. Затёкшие плечи и боль в спине и руке волновали его куда больше, чем ещё не обрушившаяся на него кара. Около семи вечера он выбрался из своего закутка и встал, оглядывая столы, за которыми занимались младшекурсники. Отдельно ото всех сидел заучка-слизеринец, обложившийся книгами. Он вздрогнул и резко поднял голову, когда Эйвери остановился над ним. Эйдан уже понял, что этот мальчишка пуглив и недоверчив, а потому доброжелательно улыбнулся.
— Извини, ты не мог бы одолжить немного чернил? — попросил он и сам испугался своего охрипшего за целый день молчания голоса.
— Чернил? — второкурсник, казалось, не сразу понял, чего от него хотят. — А, да, пожалуйста, берите, сэр.
Эйвери присел на скамью рядом с ним, перелил немного чернил из его чернильницы в свою.
— Спасибо, буду должен,
