Советского Союза С. Горшкова, развернул походные карты и фотографии. Мы невольно стали итожить прожитую жизнь. И состояла она из номеров подводных лодок, на которых довелось служить Иванову, из дат дальних и сверхдальних походов (один из них сразу вокруг пяти континентов на дизельной подлодке Б-71), имён командиров и друзей, как погибших, так и ныне здравствующих. Николай Иванов прослужил на Камчатке 27 лет. Когда кадровики, начисляя пенсию, подсчитали его выслугу, ахнули — 80 лет! Таких и пенсий-то никому не назначали. Стали мудрить, как бы срезать сумму — в интересах государственной казны, разумеется. Да так и не смогли этого сделать. И законы, и документы оказались на стороне необычного ветерана. Не было у него никаких покровителей и высокопоставленных родственников в столицах. Потому и служил, где Родина повелела. И океаны «пахал» честно, как отцы и деды поля в родной Ново-Константиновке, что и сейчас ещё стоит на берегу Азовского моря в Запорожской области. Адмиральские звёзды на погонах достались ему как никому другому — и выстраданно, и выслуженно…
На последнем жизненном рубеже донимают Николая Тарасовича болезни, а пуще того — горькие мысли о судьбе российского флота. А живёт он радостью, что доставляют ему правнуки (одного из них назвали в его честь — Николаем), да запечатлённой на фотоснимках памятью той поры, когда он вёл свою «Ка-десятую» в ту немыслимую и, как стало ясно теперь, легендарную атаку на «Энтерпрайз».
Глава третья
ПОСАДКА НА ПАЛУБУ
Голубое безоблачное небо над океаном перекрещено белыми самолётными следами наискось, точно Андреевский флаг.
Полётная палуба противолодочного крейсера «Киев». Самолёты вертикального старта. Вот один из них — ярко-синий иглоносый ракетоплан — выкатывается на площадку, обожжённую реактивным пламенем. Адская какофония вертикального взлёта начинается с тихого, быстро нарастающего воя, который затем заменяется пронзительным звенящим визгом, утопающим вскоре во вселенском рёве, от которого меркнет в глазах свет и начинает вибрировать грудная клетка.
За пилотской кабиной вздыбливается «загривок» воздухозаборника, и свирепый рёв подъёмно- маршевых двигателей вбуравливается в уши. Из разверзшегося зеленостворчатого брюха ударяет в палубу сноп пламени, и самолёт, расщеперившийся, словно взлетающий майский жук, приподнимается на трёх огнеструйных столпах. Миг надрывнейшего рёва — колёса отрываются от палубы; машина неуверенно — колёсам нужна твердь, — покачав, поболтав ими, порыскав, будто вынюхивая что-то, носом, медленно вздымается всё выше и выше и наконец зависает на высоте человеческого роста, оглашая всё вокруг ракетным грохотом.
Есть что-то бредовое, сюрреалистическое в этом зрелище: неподвижно висящий в воздухе самолёт, исторгающий чудовищный, рвущий барабанные перепонки рёв. Весь твой прошлый опыт протестует, возмущается: не верь глазам своим, что-то тут не так, ибо этого не может быть! Ну, просто как у Чуковского — «рыбы посуху гуляют, жабы по небу летают».
Но вот самолёт плывёт над палубой, уходит за её край и, быстро наращивая скорость, уносится, поджав закрылки и ноги-шасси…
После схлынувшего рёва рокот трактора покажется шёпотом ангела. Так они взлетают, и так они садятся. Но в жизни случается иногда такое, что потом долго не укладывается в сознании и чему не могут поверить даже специалисты…
Первые подробности этого беспрецедентного случая: в открытом океане самолёт с вертикальным стартом из-за каких-то технических неполадок не смог осуществить посадку на палубу корабля. Лётчик обязан, был катапультироваться, но решил спасти машину… Лётчик — майор Василий Петрович Глушко, 1951 года рождения, пилот 2-го класса.
К этим небогатым анкетным данным могу теперь добавить, что волосы у Глушко кучерявые, глаза карие, характер спокойный, общительный, а родом он из запорожских казаков…
Мы сидим с Глушко в кубрике дежурных экипажей, и, пока специалисты налаживают видеомагнитофон с записью посадки, Василий рассказывает:
— Летели группой. Нормально отстрелялись. На посадку заходил третьим. Вдруг на панели погасла лампочка, которая должна гореть. Доложил руководителю полётов. Был бы берег поближе, можно было бы сесть на запасной аэродром. А тут океан. Надо прыгать. В зоне корабля, как всегда, натовский самолёт- разведчик крутится. Такая злость меня взяла: кувыркаться на глазах супостата! Он же заснимет всё: как самолёт в воду падает, как лётчика вылавливают… Ну уж нет! Чувствую, что посажу. Не знаю как, но посажу! Уверенность такая была. Старые лётчики учили: принял решение — доводи до конца, начнёшь метаться — погибнешь. Решился, и сразу мысли, как на табло: «коснуться палубы ближе к корме», «сброс оборотов», «тормози!» Наши все сели. Самолёты вниз убрать не успели — оттащили их ближе к надстройке. Захожу на посадочную глиссаду. Корма всё ближе и ближе. Сгруппировался…
Тут заработал телевизор, и на экране возник звездообразный фас заходящего на посадку самолёта. Он мчится на оператора с огромной скоростью, кормовой срез пересекает на высоте человеческого роста. Резкий клевок. Самолёт, едва не ткнувшись носом в палубу, подскакивает, плюхается, и вдруг его резко бросает вправо, прямо на прижавшуюся к надстройке машину. Там под стеклянным фонарём ещё сидит не успевший выбраться из кабины лётчик…
Мгновение — и самолёт круто отворачивает в сторону. Задымились шины, мёртво схваченные тормозами. Машина пошла юзом, растирая о палубу свою смертельную скорость, и замерла в каком-то метре от крыла соседнего самолёта…
И на корабль упала тишина.
Первым подбежал к самолёту техник — старший лейтенант Сергей Глушаков. Это важно отметить, потому что машина слегка дымилась, в любую секунду она могла полыхнуть взрывом — мало ли как поведут себя после аварийной посадки двигатели?! Это уже потом выяснилось, что дымились шины, а тогда Сергей, не раздумывая — рванёт, не рванёт, — бросился к лётчику, взлетел по стремянке, откинул фонарь.
— Молодец! — только и крикнул он Глушко, помогая освободиться от ремней.
Пошатываясь, Василий прошёл в кубрик дежурных экипажей, куда уже спустился вице-адмирал, наблюдавший посадку.
— Товарищ вице-адмирал…
Старый моряк прервал доклад крепким объятием. Потом Глушко окружили со всех сторон, поздравляли, жали руки. Кто-то уже требовал писать объяснительную записку.
— Подождите, дайте пообедать! — отмахнулся Глушко. Но есть не стал, выпил лишь стакан компота…
Так уж получилось тогда, что всё внимание, все, как говорится, лавры достались лётчику, а фигура другого человека, разделившего с Глушко в известной мере и риск и успех операции, оказалась в тени. Я имею в виду руководителя полётов майора Колесниченко. Будь он офицером, мягко говоря, более осторожным, опротестуй решение лётчика, запрети дерзкий эксперимент — ничего бы не было, как не было бы ценной машины, а главное — осталась бы неизвестной причина отказа техники… Но Колесниченко недаром считается асом корабельной авиации. Сам не раз с честью выходил из трудных ситуаций, в этот раз вот поверил в земляка: «Глушко — посадит!»
Когда в воздухе много машин, руководителю полётов (РП) приходится работать с чёткостью жонглёра. Перед глазами — экран радара с россыпью отметок; в ушах — хор докладов и запросов. К тому же на рабочую волну то и дело прорывался чей-то джаз, и во всём этом орище надо было сразу же выделить доклад о погасшей лампочке, оценить технические последствия сигнала, произвести прикидочные расчёты, чтобы представить, как будет проходить посадка…
В эфире финал операции выглядел так.
РП: Четыреста двадцать третий, спокойно. Будем садиться… Удаление?
423-й (позывной Глушко): Удаление три километра.
РП: Проверь скорость… Поддерживай ножкой!
423-й: Поддерживаю.
