или частичное физическое уничтожение ее; d) меры, рассчитанные на предотвращение деторождения среди членов такой группы; е) насильственная передача детей, принадлежащих одной группе людей, в другую».
Новый французский Уголовный кодекс расширяет понятие геноцида — «Деяния, совершенные в соответствии с предварительно составленным планом, приведшие к полному или частичному истреблению национального, этнического, расового или религиозного сообщества или другой группы, выделенной по произвольному критерию» (курсив наш — С. К.). Эта юридическая формула ничуть не противоречит философскому подходу Андре Фроссара, для которого «преступление против человечности — всякое убийство любого человека под единственным предлогом, что он вообще» появился на свет». Василий Гроссман[6] в великолепной повести Все течет говорит об Иване Григорьевиче, человеке, вернувшемся из лагерей: «Он оставался тем, кем был от рождения, — человеком». Потому-то он и был подвергнут гонениям. Французское толкование позволяет подчеркнуть, что геноцид не всегда бывает того типа, какой обрушили нацисты на евреев и цыган, — его жертвами могут стать и социальные группы. В книге русского историка-социалиста Сергея Мельгунова Красный террор в России, изданной в Берлине в 1924 году, приводится инструкция, данная одним из первых шефов ЧК Лацисом своим подручным: «Мы не ведем войны против отдельных лиц, — пишет Лацис 1 ноября 1918 года, — Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал словом или делом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого».
С самого начала Ленин и его сподвижники определили для себя рамки беспощадной «классовой войны», когда политические и идеологические оппоненты, а также упрямо неподдающееся население рассматриваются как злейшие враги, подлежащие уничтожению. большевики решили устранить физически, придав этому законную форму, любую оппозицию, любое сопротивление, пусть даже и пассивное, их власти. Устранению подлежали не только политические, но и социальные группы, такие как дворянство, буржуазия, интеллигенция, духовенство, а также группы профессиональные — армейские и флотские офицеры, чины жандармерии и т. д. Эти действия зачастую принимали характер геноцида. Проводимое с 1920 года расказачивание, несомненно, подходило под определение «геноцид»: группа населения, расположенная в пределах строго очерченной территории, казаки, уничтожалась как таковая, мужчин расстреливали, детей, женщин и стариков депортировали, поселения стирались с лица земли или передавались новым поселенцам, не принадлежащим к казачьему сословию. Ленин, уподобивший казачьи области Вандее времен Французской революции, был намерен применить к ним метод, который Гракх Бабеф, «изобретатель» современного коммунизма, назвал в 1795 году «популицидом».
Раскулачивание 1930–1932 годов было всего лишь повторением расказачивания в гораздо больших масштабах. Предпринятое по требованию Сталина, оно проводилось под официальным лозунгом, усердно повторяемым пропагандой: «Ликвидация кулачества как класса». Кулаки, оказывающие сопротивление коллективизации, были расстреляны, другие — вместе с женщинами, стариками и детьми — подверглись высылке. Конечно, они не были ликвидированы поголовно, но тяжкий принудительный труд в необжитых районах Сибири и Крайнего Севера оставлял им мало надежд на выживание. Сотни тысяч людей сложили там свои головы, но точное число жертв так и осталось неизвестным. Что же касается грандиозного голода 1932–1933 годов на Украине, вызванного упорным сопротивлением крестьян насильственной коллективизации, то он за несколько месяцев обрек на гибель б миллионов человек.
Здесь классовый геноцид смыкается с геноцидом расовым: голодная смерть детей украинского кулака, жертв сталинского режима, «тянет на весах» столько же, сколько голодная смерть еврейского ребенка в гетто Варшавы, жертвы режима нацистского. Знак равенства между двумя этими фактами ни в коем случае не затрагивает исключительности «освенцимского феномена»: мобилизации современных технических средств для налаживания самого настоящего «промышленного процесса» — строительства подлинной «фабрики уничтожения» с использованием газа и кремационных печей. Но подчеркнем все же одну особенность многих коммунистических режимов: систематическое использование голода как оружия — власть стремится взять под контроль все наличные запасы продовольствия и через систему рационирования, зачастую довольно сложную, перераспределять их по своему усмотрению в зависимости от «заслуг» тех или иных субъектов. Такой прием может дойти до провоцирования голода, охватывающего гигантские пространства. Вспомним, что начиная с 1918 года странам, находившимся под властью коммунистов, пришлось испытать ужасы голода, уносившего сотни тысяч, если не миллионы жертв. Даже в последние десятилетия два государства Африки, провозгласившие «марксистский путь развития», — Эфиопия и Мозамбик — были опустошены подобным образом.
Можно подвести первый общий итог этим преступлениям:
— расстрелы без суда и следствия десятков тысяч заложников и находящихся в местах заключения лиц и убийства сотен тысяч взбунтовавшихся рабочих и крестьян в период 1918–1922 годов;
— голод 1921–1922 годов, послуживший причиной смерти 5 миллионов человек;
— уничтожение и депортация донских казаков в 1920 году;
— гибель десятков тысяч заключенных концентрационных лагерей в 1918–1930 годах;
— Большой террор 1937–1938 годов, в ходе которого было уничтожено около 690 тысяч человек;
— депортация двух миллионов кулаков (и причисленных к ним) в 1930–1932 годах;
— уничтожение посредством неоказания помощи во время организованного властями голода шести миллионов украинцев в 1932–1933 годах;
— депортация сотен тысяч поляков, украинцев, жителей государств Прибалтики, Молдавии и Бессарабии в 1939–1941 годах, а затем в 1944–1946 годах;
— депортация жителей Республики немцев Поволжья в 1941 году;
— депортация крымских татар в 1944 году;
— депортация чеченцев, ингушей и ряда других кавказских народностей в 1944 году;
— депортация и ликвидация городского населения Камбоджи в 1975–1978 годах;
— постепенное уничтожение тибетцев Китаем, начиная с 1950 года, и т. д. Это далеко не полный перечень преступлений ленинизма и сталинизма и их почти точных копий, совершенных режимами Мао Цзэдуна, Ким Ир Сена, Пол Пота.
Тут остается одна, чисто гносеологическая проблема. Имеет ли право историк пользоваться при характеристике и толковании фактов понятиями «преступление против человечности», «геноцид», относящимися к области юридической? Не слишком ли эти понятия зависят от конкретного события — осуждения нацизма в Нюрнберге, — чтобы стать частью исторического исследования, целью которого является анализ основных сторон явления, актуальных не только на данный момент, но и в дальнейшей перспективе? И не слишком ли обременены эти понятия весьма эмоциональными «оценками», способными исказить объективность исторического анализа?
На первый вопрос отвечает современная история, показывающая, что практика массовых убийств, совершаемых государством или партией, отождествленной с государством, не относится лишь к нацистскому государству или к нацистской партии. Босния, Руанда дали доказательства того, что эта практика по-прежнему существует, к тому же она является одной из основных черт XX столетия.
Что касается второго вопроса, то речь не идет о возвращении к концепциям прошлого века, когда историк часто слову «понять» предпочитал слово «осудить». Однако может ли историк, оказавшись лицом к лицу с неисчислимыми человеческими трагедиями, причиной которых были определенная идеология и политика, полностью пренебречь принципами, с которыми связана наша иудео-христианская цивилизация и наша демократическая культура, — таким, например, как уважение к человеческой личности? Многие известные историки без всяких колебаний применяют термин «преступления против человечности», как, например, Жан-Пьер Азема в статье Аушвиц («Освенцим») или Пьер Видаль-Наке, который в связи с процессом Тувье в своих Размышлениях о геноциде пишет: «Говорят о Катыни, об убийствах Советами пленных польских офицеров. Катынь полностью подпадает под определения Нюрнберга». Таким образом, нам представляется, что мы вполне законно можем употреблять эти определения применительно к преступлениям, совершенным коммунистическими режимами.
Помимо вопроса о прямой ответственности коммунистов, стоявших у власти, возникает вопрос и о пособничестве. Канадский Уголовный кодекс, модернизированный в 1987 году, устанавливает в статье 7 (3.
