77), что причастность к правонарушению, определяемому как «преступление против человечности», включает в себя покушение, пособничество, подстрекательство, совет, одобрение или фактическое согласие (курсив наш — С. К.). Кроме того, преступлениями против человечности считаются: покушение, участие в заговоре, согласие с уже совершенным деянием, совет, помощь или одобрение свершившегося факта [статья 7 (3. 76)] (курсив наш — С. К). Мы видим, что на протяжении 20–50-х годов коммунисты всего мира и многие другие люди вовсю аплодировали сначала политике Ленина, а затем политике Сталина. Сотни тысяч людей состояли в рядах Коммунистического Интернационала в национальных секциях «всемирной революционной партии». В 50–70-е годы другие сотни тысяч пели хвалу «Великому Кормчему», «большому скачку» и «культурной революции» в Китае. Да и совсем недавно немало было тех, кто радовался захвату власти Пол Потом. Многие из них ответят нам: «Мы ничего не знали». Это правда: утаивание, засекречивание всегда было одним из излюбленных защитных средств коммунистической власти. Но достаточно часто неведение было результатом слепой и воинствующей веры. Ведь уже с 40–50-х годов стали известны многие факты, и оспаривать их было трудно. Многие из этих громогласных подпевал разочаровались в своих вчерашних идолах, но, к сожалению, они сделали это тихо и незаметно. Но как же мы должны оценивать подобную аморальность: молча отказаться от своих взглядов, о которых когда-то заявлялось во всеуслышание, и не извлечь из прошлого никаких уроков!
В 1969 году один из первых исследователей коммунистического террора Роберт Конквест писал: «… трудно устоять перед искушением составить полный перечень неверных толкований и ошибок, допущенных на Западе [в оценке сталинского государства] (…) Мы решили остановиться лишь на нескольких наиболее типичных ошибках, допущенных теми, кто претендует на ясность выводов, моральную зрелость, неподкупность и политическую эрудицию. Один из важных аспектов сталинских репрессий — их воздействие на мировое общественное мнение. Сталин сам учитывал этот аспект, давая распоряжение о проведении процесса Зиновьева». Далее Конквест цитирует слова известного историка-эмигранта Б. Николаевского: «… на все такие доводы[7] он презрительно отвечает: «Ничего, проглотят!»». «Многие действительно «проглотили», — пишет Конквест, — и это один из факторов, сделавших возможным проведение массовых репрессий в СССР. Суды в особенности были бы малоубедительны, если бы какие-нибудь иностранные и посему «независимые» комментаторы не придавали им юридического значения…» И Конквест делает суровый вывод о том, что есть полное основание «предположить, что если бы процесс Зиновьева [в 1936 году] был во всеуслышание и более или менее единодушно осужден на Западе, то Сталин, возможно, не действовал так беспощадно… Те, кто «проглотили» тогда советские процессы, стали до некоторой степени соучастниками дальнейших репрессий, пыток и смерти ни в чем не повинных людей». Если уж такой мерой измерять моральное и духовное соучастие известного числа некоммунистов, то что же тогда сказать о коммунистах? И как тут не вспомнить о Луи Арагоне, призывавшем в 1931 году создать тайную коммунистическую полицию во Франции (правда, потом он публично сожалел об этом и порой выступал с критикой сталинизма).
Йозеф Бергер, бывший функционер Коминтерна, «вычищенный» из партии и побывавший в лагерях, цитирует письмо одного из бывших узников ГУЛАГа, оставшегося членом партии и после возвращения из лагерей: «Коммунисты моего поколения приняли власть Сталина. Они одобряли его преступления. Я имею в виду не только советских коммунистов, но и членов других коммунистических партий во всем мире, и это пятно лежит на каждом из нас в отдельности и на всех вместе. И стереть это пятно мы можем только единственным путем: добиться, чтобы такое никогда не повторилось. Что же произошло? Потеряли ли мы разум или теперь мы можем считаться изменниками делу коммунизма? Правда заключается в том, что все мы, включая наиболее близко стоящих к Сталину товарищей, принимали эти преступления за полную противоположность тому, чем они были на самом деле. Нам они представлялись самым большим вкладом в дело борьбы за решающую победу социализма. Мы истово верили, что чем больше растет значение коммунистической партии в Советском Союзе и во всем мире, тем ближе победа социализма. Мы никак не могли представить себе, что внутри самого коммунизма возникнет такое противоречие между политикой и этикой».
Бергер со своей стороны вносит необходимое уточнение: «Я считаю, что если можно осуждать позицию тех, кто принял политику Сталина, то это осуждение не стоит распространять на всех коммунистов огульно; еще труднее упрекать их в том, что они допустили все эти преступления. Думать, что эти люди могли противодействовать замыслам Сталина, значит, ничего не понимать в его византийском деспотизме». Бергера «извиняет» то, что он находился в Советском Союзе и потому оказался захваченным сатанинской машиной, вырваться из чрева которой не было ни малейшей возможности. Всё это, возможно, и так, но как быть с коммунистами Западной Европы? Они не находились под непосредственным владычеством НКВД, так какое же ослепление вынуждало их попрежнему превозносить систему и ее главаря? Надо было отцеживать информацию поистине колдовским фильтром, чтобы держать их в столь впечатляющем подчинении! В своем замечательном труде о русской революции Советская трагедия 13 Мартин Мала приподнимает краешек занавеса, говоря о «парадоксе великого идеала, приведшего к великому злодеянию». Другой крупный исследователь коммунизма Анни Кригель настаивает на почти не известной взаимосвязи двух ликов коммунизма: один источает сияние, другой — покрыт мраком.
Цветан Тодоров первым дал объяснение этому парадоксу: «Живущий в условиях западной демократии склонен считать, что тоталитарная система совершенно чужда устремлениям человека. Однако тоталитаризм не мог бы продержаться столь долго, не мог бы увлечь за собой стольких людей, если бы дело обстояло именно так. Но устрашающий механизм тоталитаризма, напротив, работает на редкость эффективно. Коммунистическая идеология рисует перед нами соблазнительную картину прекрасного будущего и побуждает нас стремиться к его созиданию: желание переделать мир во имя идеала — не есть ли это неотъемлемое качество человеческой личности? (…) Более того, коммунистическое общество освобождает индивидуума от ответственности: всё решает оно. А ответственность зачастую представляется весьма тяжким бременем. (…) Для многих привлекательность тоталитарной системы проистекает из неосознанной боязни свободы и ответственности — вот где причина популярности всех авторитарных режимов (такова мысль Эриха Фромма, изложенная им в Бегстве от свободы); а о существовании добровольного рабства говорил еще Ла Боэси»[8].
Причастность тех, кто вовлечен в добровольное рабство, к злодеяниям никогда не носила и не носит абстрактного характера. Сам факт принятия и (или) ведения пропаганды, призванной скрывать правду, означал и будет означать активное соучастие в преступлениях. Ибо существует единственное средство — хотя не всегда действенное, как только что показала трагедия в Руанде, — борьбы против массовых преступлений, замышляемых и творимых втайне, и это средство — гласность.
Анализ сути феномена коммунистической власти — диктатуры и террора — не слишком легкая задача. Жан Элленштейн определил сталинизм как гибрид методов греческих тиранов и восточных деспотов. Формула соблазнительная, однако она не объясняет своеобразия этого опыта новейшей истории, его всеохватности, весьма отличной от диктатур, знакомых нам по прошлым периодам. Посмотрим же, каково оказалось в реальности коммунистическое правление в разных странах.
Прежде всего стоит напомнить о русской традиции подавления инакомыслия. большевики боролись с самодержавным режимом царской России, но жестокости этого режима бледнеют в сравнении с ужасами большевистского господства. Российский император предавал своих политических противников суду, где защита могла излагать свои аргументы наравне с обвинением (если не в большем объеме) и призывать в свидетели общественное мнение страны, которого при большевиках вообще не существовало, а также общественное мнение всего мира. Как на предварительном следствии, так и после осуждения с арестантами обходились в соответствии с установленным регламентом, а режим ссылки был сравнительно легким. Ссыльные имели право взять с собой семьи, им было позволено читать и писать что угодно, государство определяло на их содержание известную сумму денег, они могли заниматься охотой и рыбной ловлей, свободно встречаться с товарищами «по несчастью». И Ленин, и Сталин могли убедиться в этом на собственном опыте. Даже Записки из мертвого дома Достоевского, так поразившие в свое время многие умы, представляются довольно безобидными на фоне коммунистических злодеяний. Разумеется, в царской России жестоко подавлялись бунты и восстания. За период 1825–1917 годов в России было приговорено к смертной казни за политические преступления 6360 человек, в 3932 случаях приговоры были приведены в исполнение: 191 — с 1825 по 1905 год и 3741 — с 1906 по год. Но большевики превысили эти цифры уже к марту 1918 года, всего за четыре месяца пребывания у власти. Число жертв царских репрессий не идет ни в
