оправданием ни для национальной истории Камбоджи, ни для международного коммунистического движения, ни для конкретных стран, повлиявших на ситуацию, особенно для Китая. Диктатура красных кхмеров стала результатом их совокупного влияния, но одновременно ее необходимо рассматривать только в конкретном географическом и временном контексте.
Кхмерское исключение?
«Кхмерская революция беспрецедентна. То, что пытаемся совершить мы, ни разу еще не совершалось в мировой истории».
Сами красные кхмеры, едва избавившись от вьетнамских покровителей, принялись настаивать на уникальности своего эксперимента. В их официальных речах почти никогда не делалось ссылок (за исключением негативных) на зарубежные источники, не цитировались ни отцы-основатели марксизма- ленинизма, ни даже Мао Цзэдун. Их национализм сильно напоминает националистические устремления предшественников — Сианука и Лон Нола, в нем перемешаны экстремизм угнетенных и шовинистические амбиции. Страна-жертва, «постоянно попираемая алчными соседями, одержимыми желанием ее погубить (застрельщиком среди которых извечно выступал Вьетнам)», — и одновременно «земля обетованная, любимица богов, гордая своим славным прошлым, населенная самым лучшим на свете народом, призванным встать в один ряд с авангардом планеты». Для этого всегда «недоставало самой малости…»
Хвастовство не знало границ. «Мы стоим на пороге уникальной революции. Известна ли вам хоть одна страна, осмелившаяся, подобно нам, упразднить рынки и деньги? Мы во многом обошли китайцев, глядящих на нас с восхищением. Они пытаются нас копировать, но пока еще не достигли в этом успеха. Мы будем примером для всемирного подражания», — вещал ответственный партиец-интеллектуал, посланный за границу. Даже после свержения Пол Пот продолжал считать 17 апреля 1975 года величайшим революционным событием в истории, «за исключением Парижской коммуны 1871 года». (Здесь слышатся отголоски китайской «культурной революции»: «Шанхайская коммуна» 1967 года тоже подражала Парижской.)
Однако реальность была куда прозаичнее и печальнее: маленькая страна слишком долго оставалась погруженной в себя, а потом оказалась законсервированной французским протекторатом в положении хранительницы старых добрых традиций. Различные кланы, не прекращавшие междоусобицы, никогда не боялись призывать на помощь иностранных интервентов; никто в стране никогда всерьез не задумывался о ее экономическом развитии. В результате там было мало предприятий, средний класс был слаб, недоставало специалистов, доминировало отсталое сельское хозяйство. Одним словом, Камбоджа была типичной отсталой страной Юго-Восточной Азии. (В наши дни ее опыт частично повторяют Лаос и Бирма[134]. Однако первый стал единым государством только в 1945 году, а вторая процветала при британских колонизаторах и никогда не выглядела слабой по отношению к соседям.) Крайняя оторванность от реальности способствует экстремальным методам; из сочетания недоверия к другим странам и неумеренного возвеличивания собственных возможностей рождаются волюнтаризм и стремление к самоизоляции; слабость экономики и нищета большей части населения увеличивают притягательность людей, сулящих стране бурный прогресс. Итак, Камбоджа являла собой слабое звено как экономически, так и политически; остальное довершила международная обстановка, главным образом вьетнамская война. Что касается зверств красных кхмеров, то они стали следствием непреодоленных противоречий между амбициями и тяготами существования.
Некоторые специалисты высказывают мнение, что массовые убийства, совершавшиеся красными, кхмерами, коренятся в специфических чертах камбоджийской нации. Сыграл свою роль, еще не до конца понятную, и буддизм: своим безразличием к социальным контрастам и надеждой на следующую жизнь, где воздастся за нынешние заслуги и грехи, он как будто абсолютно не смыкается с революционными принципами. Однако присущим ему антииндивидуализмом сумели воспользоваться красные кхмеры, проводя политику подавления личности. Ограниченная ценность индивидуума в сравнении с бесчисленными перерождениями и принципы ненасилия ослабили сопротивление верующих репрессиям.
Хаинг Нгор, едва выйдя из тюрьмы, услышал от одной старухи: «Наверное, в своей прошлой жизни вы совершили что-то очень дурное и теперь понесли за это наказание». — «Да, — ответил ей недавний узник, — так, наверное, и есть. Наверное, у меня плохая кама (так звучит по-кхмерски слово карма)».
В отличие от ислама, буддизм, несмотря на обрушившиеся на него гонения, не стал объединительной идеей для противников режима красных кхмеров.
Настоящее часто заставляет оглядываться на прошлое. Задача не в том, чтобы на северокорейский манер переиначить факты, а в том, чтобы правильно выстроить их иерархию и адекватно интерпретировать. Внешне мирная Камбоджа времен Сианука, долго остававшаяся островком нейтралитета посреди индокитайских войн, вынесла на первый план «кхмерскую улыбку». Действительно, рельефы Ангкорского комплекса полны изображений добродушных монархов, крестьян, увлеченно выращивающих рис и пальмы, удящих в озерах рыбу. При всей архаичности своей архитектуры, сближающей его скорее с фараоновским Египтом, нежели с готическими соборами, Ангкор не может не потрясти воображение; тем не менее среди его рельефов батальные сцены занимают не последнее место. Гигантские постройки и еще более гигантские резервуары для воды появились только благодаря труду огромного количества рабов.
Существует очень мало письменных свидетельств об эпохе сооружения Ангкора (VIII–XIV вв.), однако все индуистско-буддистские монархии на Индокитайском полуострове (Таиланд, Лаос, Бирма) строились по одной и той же схеме. Их история, полная насилия, схожа с историей Камбоджи. Повсюду было принято затаптывать слонами отвергнутых жен, повсюду властители садились на трон ценой истребления своей родни, повсюду производилась массовая депортация побежденных в пустынные районы. В каждом из этих обществ глубоко укоренился абсолютизм, а всякий голос протеста воспринимался как святотатство. Население было исключительно послушным: в отличие от Китая, в Индокитае редко случались антимонархические бунты, а спасения люди искали, скорее, в бегстве в другие государства (обычно недалекие) или в глухую провинцию. (Многие этнологи подчеркивают, что камбоджийцам присуща менее сильная связь с землей и предками, чем в китаизированном мире, включая Вьетнам.)
Правление Сианука (продолжавшееся с 1941 года, хотя до 1953 года страна оставалась под французским протекторатом) может произвести идиллическое впечатление по сравнению с событиями, последовавшими за его свержением в марте 1970 года. Однако и принц не останавливался перед применением насилия, особенно против левой оппозиции. В 1959–1960 годах, встревоженный растущей популярностью левых, близких к коммунистам и критикующих власть за коррумпированность, он то ли приказывает убить, то ли не препятствует убийству главного редактора газеты «Пратъеа-тъон» («Народ»), потом — избиению на глазах у прохожих директора франкоязычного еженедельника «Обсерватер» (имевшего один из крупнейших тиражей среди изданий страны), будущего члена руководства красных кхмеров Кхиеу Сампхана. Только в августе 1960 года было произведено 18 арестов, главные органы печати левых сил были закрыты. В 1962 году при загадочных обстоятельствах (видимо, от рук тайной полиции) погиб генеральный секретарь подпольной НРПК (будущей ККП) Toy Самоут. Это убийство способствовало выдвижению на первые роли Салотх Сара. В 1967 году восстание в Самлауте и рост влияния китайской «культурной революции» в некоторых китайских школах привели к невиданным репрессиям, окончившимся для многих гибелью. Тогда, с уходом в подполье последних легальных коммунистов и сотни симпатизировавших им интеллектуалов, и стало формироваться партизанское движение красных кхмеров.
Но можно ли согласиться с Генри Локардом, считающим, что «полпо-товская жестокость коренится в сиануковских репрессиях»? С точки зрения хронологии, он как будто прав: всевластный принц, потом (после 1970 года) славный маршал изо всех сил давили людей, критиковавших их бессильные режимы, и в итоге единственной способной на реальную борьбу оппозицией осталась ККП. Однако в том, что касается
