— Ну, пошли, что ли?..
Мы вернулись в кабинет. Анастасия, ссутулившись, сидела на прежнем месте и задумчиво водила указательным пальцем по краю пустого стакана. Зародин снова сел напротив нее, нервно вертя в руках злосчастные снимки.
— Анастасия Николаевна! — Он замялся и отвел глаза от пронзительного взгляда допрашиваемой. — У Андрея были какие-нибудь особенные приметы?
— Что вы имеете в виду? — голос ее прозвучал неуверенно и хрипло.
— Ну, родинки необычные, татуировки…
— Нет. Хотя родинка есть. То есть была… На внутренней стороне мизинца на правой руке. Его тоже отрубили…
— А еще что-нибудь можете вспомнить?
— Левое ухо проколото. Он носил два серебряных колечка. А почему вы спрашиваете?
— Анастасия Николаевна, посмотрите, пожалуйста, вам знаком этот человек? — Зародин осторожно, словно готовясь в любой момент отдернуть руку, протянул ей одну из фотографий.
Она долго и пристально вглядывалась в снимок, и на ее лице совершенно невозможно было ничего прочесть. Потом по нему скользнуло удивление, быстро сменившееся смутным предчувствием беды и неверием.
— Что это? — бесцветным голосом спросила девушка.
Зародин растерянно пожал плечами, словно хотел сказать «сами, что ли, не понимаете?».
— Откуда это у вас? — голос Насти стал непривычно твердым и жестким.
— Пару недель назад в Смирновском ущелье был обнаружен труп. Это фотографии с места происшествия…
— Андрей, — почти шепотом сказала Настя, и руки ее суетливо зашарили по столу, словно в отчаянной попытке обрести точку опоры.
Стакан покачнулся, на мгновение завис над краем и рухнул вниз, разбиваясь на тысячи крошечных осколков.
— Андрей!
Она плакала долго, не произнося ни слова, не издавая ни звука; слышалось лишь ее прерывистое дыхание. Плечи то и дело вздрагивали, заставляя нелепо дергаться безвольно повисшие руки, словно у испорченной куклы-марионетки. Поначалу Зародин что-то говорил, пытаясь хоть как-то ее успокоить, нашел другой стакан, принес воды, но быстро понял, что никакие его действия и слова не смогут притупить боль этой девочки.
Потом мы долго сидели и молча смотрели, как она плачет, растерянные и несчастные от сознания собственной беспомощности. И мне казалось, я поняла, каково ей приходилось все это время. Знать, что единственный способ сохранить жизнь любимого человека — это постоянно, изо дня в день совершать одно убийство за другим, убивать, не желая этого, убивать и бояться, что этот кошмар будет тянуться бесконечно, и все равно убивать, убивать, убивать… Единственное, что давало ей силы жить, — это любовь и надежда на спасение дорогого человека. И теперь эта надежда разбилась навсегда, и все, абсолютно все потеряло смысл. И деньги, и смерть незнакомых людей, и та отчаянная решимость, с которой она боролась до последнего, и сама любовь…
— Они убили его, — впервые всхлипнув, произнесла Настя. — Убили… Господи! Я ведь просила их перестать отрубать ему пальцы. Они перестали, и я еще обрадовалась, дура. А они просто убили его…
— Они не хотели его убивать, — виновато сказал Дмитрий, словно от этих его слов ей могло стать хоть немного легче. — Видимо, у него случился болевой шок, и они вкололи ему обезболивающее. А у Андрея оказалась аллергия на лекарство… Они не хотели убивать…
— Вы записали все, что я вам рассказала? — с неожиданной решимостью спросила Настя.
— Да, — опять, словно извиняясь, сказал Зародин.
— Я все подпишу, — она не то кивнула, не то нервно дернула головой. — Я расскажу вам все, что мне известно. Расскажу, где и как их искать. Только не сейчас… Я хочу побыть одна… Пожалуйста!..
— Разумеется… Я понимаю… И спасибо вам…
Ее увели. А мы еще немного посидели втроем, переговариваясь почему-то полушепотом, словно в комнате был покойник или тяжелобольной и мы боялись его потревожить. Дмитрий записал наши показания, сказал, что мы еще можем понадобиться в ходе следствия и на суде. Мы отвечали машинально, иногда невпопад. Зародин рассеянно кивал, а потом еще и еще раз переспрашивал. Наконец заставил нас расписаться в нескольких местах, сказал дежурное «спасибо» и замолчал, погрузившись в свои мысли.
Мне стало страшно неуютно, хотелось поскорее выйти на воздух. Зародин нервно перебирал вещи на столе, делал вид, что перечитывает записи, что-то проверяя и сопоставляя. Валерий тихо сидел в углу и вертел пуговицу на вороте рубашки. Всем очень хотелось разойтись, но какая-то сила заставляла нас по- прежнему сидеть вместе и переживать чужое горе, как свое.
Наконец я не выдержала:
— Дима, если мы тебе больше не нужны, мы, наверное, пойдем… А то я целую ночь не спала, в больнице дежурила… Хорошо еще, что сегодня суббота и не нужно идти на работу… И Володька там, наверное, с ума сходит: я ведь со вчерашнего утра дома не была… Да и за Костю беспокоюсь…
— Да, — оживился Валерий. — Тезку мою сменить надо.
— Конечно, ребята, идите. Но, полагаю, мы еще встретимся. А тебя, Ирина, я всенепременно жду к себе в гости с мужем. Посидим, повспоминаем… И жена будет рада.
— Обязательно. Только закончится эта история…
Уже выйдя на улицу, я вспомнила, о чем все это время мне мучительно хотелось спросить Гурьева, и чуть не рассмеялась собственной глупости, но вопрос все-таки задала:
— Валерка, а ты откуда Зародина знаешь?
— Да, помнится… — серьезно начал Валерка, а закончили мы уже в один голос: — Пили мы с ним водку в одна тысяча девятьсот…
И удивленное солнце с любопытством выглянуло из-за туч, разглядывая двух смеющихся, по-детски безобидно дурачащихся взрослых людей.
Примечания
1
Древнегреческий философ, ученик Сократа (V–IV века до н. э.), один из родоначальников гедонизма — направления в этике, утверждающего наслаждение, удовольствие как высшую цель и основной мотив человеческого поведения.
2
Принятые в литературе названия династий и государств в Северной Америке, борющихся между собой за овладение территорией (XI–XII вв.).
3
Культовые сооружения III–II тысячелетий до н. э. из огромных необработанных каменных глыб,
