шипели листья, и ветер так ласково перебирал волосы на висках, и где-то на липе у ворот так томно стонала горлинка, и за оградой так гулко ухали лягушки, что никак нельзя было не заснуть…
Корова взобралась по веревочной лестнице на крышу и укоризненно покачала над желобом головой.
— Спишь? В такую погоду?
Игорь вытаращил глаза…
— Вовсе не сплю. Валяюсь… Как тебя лестница выдержала?
— Му! Странный вопрос. Во сне корова даже летать может. Вроде мыльного пузыря. Пойдем на лужок, мальчик. Моему теленку одному скучно…
И, быстро перебирая копытами, полезла вниз, бойчее любого пожарного.
Игорь спустился за коровой, вежливо приподнял за пупочек свой берет и спросил:
— Можно на тебя верхом сесть?
— Можно. Только не хлопай пятками по бокам. Я этого не выношу.
Кто бы мог подумать, что корова так чудесно может рысью бегать: плавно и широко, как цирковой конь, выносит передние ноги, голову кверху задрала, хвост штопором, на хвосте лиловый бант… И ржет! А за рога так удобно держаться.
— Можно пятками хлопнуть?
— Я тебе хлопну…
— Только один раз?
— Я тебе хлопну!!
И со злости сразу в галоп перешла. Обогнули быстрым аллюром клумбу перед большим домом. Во втором этаже заскрипели жалюзи. Показалась взволнованная голова мамы:
— Игорь! Ты с ума сошел… Сейчас же слезь!
— Мы во сне, мамуля! Это не опасно.
— Игорь!!
Куда там… Клен хлестнул веткой по лицу, дом исчез, мама исчезла, в парке деревья расступаются, дорогу дают. Вот и лужок. По белой кашке во всю прыть мчится наперерез теленок.
— Мук-мук! Можно и мне покататься?
— Стыдно… Ты большой.
— А мальчик — маленький? Не позволишь, три дня молока пить не буду… Слышишь?
— Садись-садись. Беда с этими телятами!
Теленок разбежался, вспорхнул и очутился за спиной Игоря. Обхватив его сзади ножками, копытцами перед носом болтает — весело! Помчались. А из-за решетки пулей вылетел пудель Цезарь. С визгом взвился на воздух и прямо на корову. Обхватил теленка лапами и стал корову хвостом по бокам подгонять.
—: Ну, это уже свинство! — заревела корова.
Дала задними ногами свечку и всю компанию на траву свалила.
Игорь протер глаза, привстал на коленках — ни коровы, ни пуделя, ни теленка. А из дымящегося пруда — новое дело! — подымается цугом длинная-длинная процессия: угри на хвостах, как толстые вопросительные знаки, жирные карпы. Обошли вокруг мальчика, сомкнули круг и остановились.
— Что такое? Разве рыбы по суше ходить могут?
Старый карп, тяжело дыша, усмехнулся:
— А разве мальчики на коровах катаются?
Голос у карпа был такой низкий, как последняя басовая клавиша на пианино.
— Чего же вам от меня надо?
Карп пожевал сырую траву (трудно ведь на воздухе дышать) и спросил:
— Ты что вчера за обедом ел?
— Карпа… — сконфуженно ответил мальчик. Все карпы содрогнулись и покачали головами.
— А третьего дня? — спросил, подвигаясь поближе, глянцевитый черный угорь.
— Жареного угря…
Все угри содрогнулись и покачали головами.
— Вкусно?
Бедный Игорь опустил голову.
— Что ж нам теперь с тобой делать? — зашипел карп.
— Я не виноват! — захныкал мальчик. — Угрей ловит матрос, а карпов приезжий господин, папин знакомый. Я только смотрел…
Рыбье кольцо сузилось плотнее.
— Что ж нам теперь с ним делать? — спросил у рыб черный угорь.
— На сковородку! На сковородку! — запищали рыбы, размахивая плавниками и головами.
— А масло?
— Там в сарайчике стоит жестянка с автомобильным маслом.
— Мама! — отчаянно завизжал Игорь. — Цезарь! Господин садовник!..
Но никто не шел на помощь, а коленки никак нельзя было отодрать от земли. Так во сне всегда бывает в минуты опасности.
И вдруг вспомнил Игорь, что он ведь умеет летать. Замахал-замахал руками, быстрей-быстрей- быстрей, грузно взмахнул над травой и, как подшибленная утка, с жалобным криком полетел косой воздушной дорожкой к себе на крышу. Налетел грудью на желоб, больно стукнулся — и проснулся.
— Что? Зажарили?
Камышинка в кушетке впилась в бок. На белой трубе тень от наклонной железки на Игоревых солнечных часах показывала без четверти два. Пора вниз — на землю, к людям.
За трубой стоял кувшинчик с водой. Игорь смочил глаза, затылок, побрызгал в щеки и совсем очнулся. Поправил в выемке свернутый русский флаг, — мальчик его только по воскресеньям подымал, чтоб краски не слиняли под солнцем. Посмотрел на блестевший в кругу тополей пруд и задумался.
Надо будет непременно выпустить в пруд маленькую рыбку, которая в банке у Игоря в комнате живет. Или не выпускать? Все равно ее щука съест. Странно: когда щука ест рыб, они не обижаются… А когда мальчик ест, они такой скандал подымают. Сами ведь несчастных червей с крючков обрывают… Оттого и попадаются.
Подтягиваясь на веревке с узлами, Игорь лениво стал подбираться к чердачному окну.
А из-за трубы выглянул пегий кот кузнеца: мальчик уходит, место на кушетке нагрето, вволю теперь поспать можно. Уж с этой кушетки никто тебя кухонным полотенцем на пол не сгонит…
XVIII. В ДОЖДЛИВЫЙ ДЕНЬ*
Из Парижа приехала в гости дама с тремя дочками. Девочки как девочки: сероглазые, румяные крепыши. И похожи были друг на дружку, как три графина одной серии, но разных размеров. Вначале они жеманились, но потом разошлись и стали обращаться с Игорем, как с четвертой сестренкой.
Взрослые наверху разговаривали, а девочек на попечение Игоря сдали — занимай, как знаешь. И шуметь позволили, только потихоньку… Потому что визг сквозь потолок проберется и начнутся там всякие мигрени и невралгии. Почему у Жанны д’Арк никаких мигреней не было?..
Вся четверка уселась в столовой на диване.
По стеклам хлопал дождь. За окном на клумбе кланялись мокрые розы. Горлинка в липовой аллее умолкла — не очень-то в такую погоду поворкуешь…
Когда дождь, лучше всего сидеть на диване. Ноги в одну сторону вертятся, языки в другую. Потом друг на друга посмотрят, и все сразу фыркнут. Но не весь же день фыркать.
«На чердак их, что ли, свести? — подумал Игорь. — Нельзя. Платьица у них белые — тюльпанчиками, измажутся, как крысы в погребе. Потом отвечай за них: „Как тебе не стыдно?“, „Неужели тебе не стыдно?!“
