Из воспоминаний Леонтины Коэн
Когда мы впервые встретились с Моррисом, он показался мне чуть ли не святым человеком. Я предпочла тогда поостеречься его, потому что люди с ликами святых угодников часто совершали такие поступки, что волосы дыбом вставали. Но Моррис вел себя очень галантно, мысли свои и взгляды высказывал смело, не боясь никого. И если они совпадали с мнением других, то в глазах его сразу же появлялось выражение счастья и вдохновения…
Не изменился он и после возвращения из Испании. Такой же был собранный, корректный и неизменно вежливый, но почему-то стал слишком следить за своими словами и поведением. Однажды я сказала ему: «Моррис, будь, пожалуйста, самим собой, будь сдержанным, но не слишком. На слишком замкнутых и осторожных всегда обращает внимание ФБР. Особенно на тех, кто часто и надолго исчезает из Нью-Йорка. Смотри, говорю, не переиграй себя!» Он смущенно улыбнулся и сказал: «Если дама чего-нибудь хочет, у мужчины всегда два выбора: сделать, как она хочет, или поступить наоборот». И тут же оправдание нашел: что он, мол, является страховым агентом и поэтому ему часто приходится разъезжать по всему штату. Что поделаешь, ложь во спасение иной раз дороже правды. Но я, конечно, стала догадываться, что он занимается чем-то тайным, связанным с Советским Союзом. Мои догадки базировались на том, что Моррис очень уж симпатизировал России и со временем стал в осторожной форме интересоваться моим отношением к его просоветским мыслям и убеждениям.
22 июня 1941 года, в день нападения Германии на Советский Союз, у нас состоялась свадьба в небольшом городке штата Конектикут. Мы тогда даже не знали, что началась война Германии с Россией. А когда узнали, спешно вернулись в Нью-Йорк. Моррис очень переживал тогда. Несколько дней он находился в каком-то угнетенном состоянии. А однажды пришел домой с букетом красных роз и украдкой положил их на столик в прихожей, но я это заметила и стала ждать — что же будет дальше. Чувствую, что он вроде бы чем-то поделиться со мной хочет, а сказать не решается. Я поняла, что ему надо задать какой-нибудь вопрос, но язык мой будто прилипал к гортани. Моррис тоже догадался, что я хочу о чем-то спросить, он даже подвел меня к столику с розами. Но сам опять молчит. Вижу, терзают его какие-то сомнения. И вдруг слова у меня будто сами вырвались: «Ну говори же, Бобзи[33]». Но — увы! Он лишь нервозно продолжал топтаться около этого столика…
Из воспоминаний Морриса Коэна
Да, я тогда долго не мог решиться, привлекать или не привлекать Лону к сотрудничеству с советской разведкой. Я, конечно, понимал, что играть и дальше в прятки не имело смысла. А тем более мне к тому времени уже сообщили о принятом в Москве решении, согласно которому я и Лона могли вместе выполнять задания «Твена». Прекрасно понимая, что хорошая супружеская пара — это наилучший вариант для ведения совместной разведывательной работы, я по-прежнему долго колебался: говорить или не говорить ей о своей тайной связи с Россией. Мы ведь с Лоной совершенно разные люди: если она — буря, то я — неприступная скала; она бушует, я — безмятежен. Там, где она нетерпелива, я — снисходителен и спокоен. Она спешит, я — не тороплюсь. И хотя характером я был полной ее противоположностью, для себя я твердо решил: чего бы мне ни стоило, но завербовать ее я обязан. Когда я сообщил ей о своем сотрудничестве с русскими, она обвинила меня чуть ли не в предательстве. Пришлось объяснять, что означает слово «предать». Я считал тогда и сейчас считаю, что если бы я предал ради личных интересов собственную совесть, свои убеждения, изменил бы тем идеям, которые составляют мое кредо, тогда бы другое дело. Или вот говорят: человек предал свою страну, друзей, возлюбленную. Здесь прежде всего надо смотреть на моральные узы. Моя совесть была в те годы замешена так, что я не мог себе позволить умалчивать о том, что правящая верхушка Америки продолжает люто ненавидеть социалистический строй в России, в который я верил тогда. Что США поддерживают фашистские режимы, которые я вообще не приемлю, и потому по своей воле пошел защищать Испанскую Республику. Что американская администрация дает «добро» на разработку и изготовление атомной бомбы, которая могла привести человечество к мировой катастрофе. И если я, видит Бог, отстаивал и боролся за общую заинтересованность, за общую правду и справедливость, в том числе и за веру, то это вовсе не предательство. Наоборот, это был долг истинного мужества. И вот когда я это все сказал Лоне, она, помню, взяла со столика букет роз и молча поцеловала каждый из пяти цветков…
Из воспоминаний Леонтины Коэн
Когда надо, Моррис умел провести свою политическую линию. Способ для этого у него был самый простой — он как будто бы и соглашался с твоими доводами и в то же время делал так, что вопрос в конце концов всегда решался в его пользу. Возможно, он добивался этого потому, что его жизненным кредо была всегда борьба за идеи социализма. Еще в юные годы он без оглядки бросился в эту борьбу. В шестнадцать лет примкнул к коммунистическому движению и ни разу не изменял своим убеждениям. Длительное время самостоятельно изучал Маркса, Ленина. Много идейных союзников он, по его рассказам, находил в Испании среди русских. Именно там он окончательно убедился, что борьбу за мир, за идеалы свободы, равенства и братства против всякого рода каст и привилегий надо вести всем народам. Со временем я поняла, что никакого предательства с его стороны не было: вся его биография, его социальные корни и классовые интересы явно противоречили этому. Он хотел лишь привнести в мир свою каплю разумного и очень хотел, чтобы я помогала ему в этом. Он так и сказал: «Ты должна помочь мне, Лона: когда муж и жена будут заниматься одним делом, так будет надежнее и безопаснее для обоих». Когда я спросила: «Зачем русским нужна разведка в Америке, когда у них идет война с Германией?», он, не задумываясь, ответил: «Может, это прозвучит и странно, но для России разведка сейчас — это передовая линия обороны, и потому мы должны помочь ей». «Но ведь это же шпионаж?!» — упрекнула я его. «Мне плевать, как это называется, — ответил он. — Когда идет война и гибнут тысячи, может быть, и миллионы советских людей, то надо не рассуждать, а действовать!»
Из воспоминаний Морриса Коэна
Я сумел убедить Лону в том, что посредством шпионажа многие страны испокон веков хотели и хотят знать не только то, что их ждет впереди, но и как лучше обезопасить себя. Что сбором и анализом информации человек начал заниматься еще с незапамятных времен. Что еще за четыреста лет до рождества Христова китайский министр Суньцзы обращал внимание на то, что хорошая разведка важнее самой войны. Что победа в ста битвах не является вершиной полководческого мастерства, вершина мастерства заключается в обеспечении безопасности без сражения. Что возвышение и падение народов и государств зависело от того, насколько хорошо они добывали и использовали необходимую для своего выживания информацию о соседних странах.
Сделав этот исторический экскурс, я попросил Лону никому не рассказывать о нашем разговоре. Сказал, что, только храня строжайшую тайну, мы сохраняем жизнь не только себе, но и тем русским, которые работают в Нью-Йорке. Удивленная моим сообщением, она тогда робко спросила: «А не страшно ли тебе?» Я ответил ей: «Да, страшно, иногда кажется, что каждый прохожий смотрит на тебя и знает, кто ты такой. А тут еще эти навязчивые мысли о том, что тебя могут в любую минуту разоблачить, арестовать…»
Начальник внешней разведки НКВД генерал Фитин, ознакомившись с материалами дела № 13 676,
