— Мне тоже пора, — с сожалением произнесла она. Ей очень не хотелось так быстро расставаться с этим молодым человеком, так и не назвавшим ей свое имя.
— Передайте от меня привет Луису, — заметил он, собираясь уходить. — А вы когда намереваетесь уезжать?
Лесли взглянула на часы:
— Через час с небольшим.
— Как через час? — удивился он. — Значит, если бы я не пришел, то…
— То моя поездка была бы напрасной.
Он еще раз извинился, и они разошлись…
Внутренне Лесли была счастлива: сомнения и страхи, которые недавно тревожили ее, остались позади. Главное, она не зря рисковала. Но стоило ей появиться на Перроне железнодорожного вокзала, как настроение вновь упало: перед входом в каждый вагон стояли полицейские. Вот она где, западня! Они строго проверяли документы пассажиров и содержимое их сумок и багажа. Лесли интуитивно почувствовала, что где-то здесь притаилась для нее опасность. Что же делать? Вернуться в пансионат? Смотать удочки, улизнуть? Поздно! Да и не выход это! Это может вызвать подозрение — курс лечения-то у нее закончился. Да и задерживаться на день-другой нет никакого смысла: завтра и послезавтра на перроне будут стоять те же полицейские. Она лихорадочно прикидывала: в ридикюле — ценные разведывательные материалы, чертежи и расчеты. Их с нетерпением ждут в Москве. А тут, как назло, опять все складывалось далеко не лучшим образом: жесткий, неотступный контроль со стороны ФБР или «Джи-2». У нее стало тревожно на душе, вокзал невольно превратился в незримую арену борьбы, ставка которой — жизнь. Времени до отправления поезда — в обрез. Она поежилась от внезапно пронзившей мысли: в случае обнаружения секретных материалов электрического стула не избежать. В голове появилась ужасная тяжесть. Что делать с материалами Персея? Пойти в уборную и уничтожить их, пока не поздно? Но могут остаться следы: даже если разорвать, на поверхности будут плавать кусочки документов. Тем более если кто-то вдруг войдет в это время. И тут она вспомнила наставления Джонни: «У разведчика всегда должна быть надежда. Без нее нет смысла заниматься разведкой. В случае чего встречать опасность надо лицом к лицу и, если будет нужно, то и пожертвовать собой, но не провалить наше дело. В критический момент человек должен вести борьбу не с противником, а с самим собой. Главное, собраться с духом и не отступать…»
Усилием воли она взяла себя в руки, еще раз оценила ситуацию, прикинула, как лучше действовать. Первое, что надо сделать, решила она, — разыграть опоздавшую пассажирку и выбежать на перрон перед самым отходом поезда, когда у полицейских не останется времени для более тщательного досмотра вещей. Второе: у тамбура вагона инсценировать потерю железнодорожного билета, мол, спрятала куда-то и забыла, после этого спровоцировать конфликтную ситуацию, что она не успеет сесть в вагон. А может быть, поступить наоборот: как-то расположить их к себе, пожеманничать, пококетничать с ними… «А что, собственно, мне еще остается? — решила она. — Итак, сейчас мой ход, а какой игрок будет уступать свой ход другому?! Что ж, делаем приветливую улыбку — и вперед! Главное, надо изобразить этакую порхающую, опереточную субретку, которая буквально выпархивает на сцену с обилием своих сумок и чемоданов». Стряхнув наконец с себя страх, она направилась в камеру хранения, получила вещи, затем зашла в дамскую комнату и, убедившись, что вокруг никого нет, достала из чемодана какую-то книгу, положила в нее, как закладку, посадочный билет, потом выбросила из коробки с клинексом половину гигиенических салфеток в унитаз, а на освободившееся место, на самое дно, спрятала полученную от Персея пачку «взрывоопасного» материала. Когда до отхода поезда оставалось три минуты, она схватила вещи и опрометью бросилась из здания вокзала. На перроне в это время стояли только провожающие и полицейские. «Спокойно, милая, — приказала она себе, — беги быстрехонько и не оглядывайся».
Маленькая, хрупкая, подгоняемая тревожными мыслями и сочувствующими взглядами провожающих, она бежала к вагону, волоча по перрону кожаный чемодан, в другой руке была сумка, ридикюль и коробка с клинексом.
Запыхавшаяся, уставшая, с крайне озабоченным выражением на лице, она подбежала к вагону, хотела забросить в тамбур чемодан, но ей решительно преградили дорогу двое полицейских «церберов»: пожилой толстяк и молодой верзила.
— Ваши документы, мисс, — вежливо потребовал верзила и предложил ей открыть чемодан.
— И сумку тоже, — добавил толстяк.
— А зачем и то и другое? — с искренним недоумением спросила она, подавая ему вместо документа заключение врачей. — Но я же не успею сесть в вагон, — взмолилась она, продолжая бросать взгляд то на часы, то на полицейских.
— Не беспокойтесь, мисс, поезд без нашего сигнала не уйдет.
— Ну коли так, тогда вот, пожалуйста. — Она раскрыла чемодан, и толстяк начал рыться в ее вещах. Движения его, давно отработанные в ходе многократно повторяемых досмотров, были весьма ловкими и быстрыми.
— Боже мой, что же вы делаете? — завопила она.
В ее голосе было столько неподдельного огорчения, что молодой верзила посочувствовал ей:
— Ничего-ничего, это мы еще по-божески, — ответил он ей дружелюбно и широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами, хорошо контрастировавшими с бронзовым загаром лица. — Мы обязаны все проверять…
— А что именно? — В ее голосе не было ни одной предательски тревожной, дрожащей нотки, ни одной фальшивой интонации — она ничем себя не выдала, не потеряв присутствия духа.
— Мы проверяем, нет ли у вас запрещенных для вывоза из этой зоны информационных материалов и предметов, — откровенно ответил ей толстяк.
Лесли поняла, что в Альбукерке, как и в самом Лос-Аламосе, безраздельно царствует душащая все живое недоверчивость. «Тут разве что мышь не вызовет подозрения», — подумала она. Чтобы отвлечь верзилу на себя, она быстро опустилась подле него на колени, подобрала при этом повыше юбку, обворожительно улыбнулась и чисто по-женски успокоительным жестом положила руку ему на плечо — мягко, неназойливо: пусть мыслишки крутятся у него в другом направлении. Ей повезло: молодой полицейский клюнул на «наживку» и то и дело стал бросать на нее похотливые взгляды. Затем она стала помогать ему выкладывать для просмотра вещи, потом снова нежно притронулась к его плечу и медоточивым голосом произнесла:
— Ну вы же видите, что ничего такого у меня нет.
Он в знак согласия молча кивнул и стал со сладострастием разглядывать ее: «Ай да краля!»
От маленькой победы над полицейским к Лесли вернулась уверенность в себе. Время между тем тянулось тягуче медленно. До отхода поезда оставалось еще около двух минут. Толстяк вернул ей заключение врачей, а затем вежливо спросил:
— А где ваш железнодорожный билет?
— Одну минуточку, — спокойно ответила Лесли, а про себя подумала: «Ну сейчас я устрою вам представление!»
Решительность, быстрота реакции выступали в ней в тот момент, когда они необходимы. Лесли полезла в чемодан, в котором рылся толстяк, и стала быстро вытряхивать вещи прямо на перрон, умышленно разбрасывая их перед входом в вагон.
— Как назло, куда-то запропастился этот злополучный билет, — проговорила она так, будто ничего особенного не происходило. Спокойное мужество и рассудительная невозмутимость позволяли ей оставлять внешне не замеченным все то, что творилось у нее на душе. Смятение, ярость, чувство вины и ужас владели ею — она поочередно включала каждое состояние, как в глубоко прочувствованной роли. Не найдя билета в чемодане, Лесли начала суетливо открывать застежку-молнию в маленькой кожаной сумке- визитке, которую держала до этого под мышкой. Делая вид, что заело и не может ее открыть, она в то же время прикидывала, как бы половчее оставить альбукерских полицейских с носом. И вдруг она умышленно рванула застежку и «молния» застопорилась. И тут к ней пришла уму непостижимая мысль: «Попробую-ка я отдать подержать коробку с секретными материалами молодому хахалю». Едва она подумала об этом, как перед ее мысленным взором замельтешили осуждающие безрассудство риска суровые лица разведчиков Твена и Джонни. И все же Лесли отважилась на этот рискованный шаг: с наигранным безразличием она, не
