— Да не он это был, — устало сказал Федор Аполлинарьевич. — Вчера приезжал молодой человек примерно тридцати лет. С бородой, с длинными волосами каштанового цвета. У него тоже были очки. Глаза голубые. Картавит… — Федор Иванович задумался на секунду и продолжил: — Рост приблизительно метр семьдесят пять. Рыхловат. Пузо отрастил, как подушку приложил. Неприятная фактура. Не стал бы его писать.
— Хорошее описание, — пробормотал майор Здоренко. — Есть такой старинный ментовский анекдот. Особые приметы: усов и бороды нет.
— Это был очень хороший Кандинский, — плачущим голосом проговорил Федор Аполлинарьевич. — Как будто нельзя было дождаться, когда я умру… Сволочи! Погибшие души.
— Ну это безусловно, — кивнул майор Здоренко. — А вот если вы заговорили о смерти, то кому после вашей смерти достанутся эти картины?
— Нашей городской картинной галерее, — сказал Траубе. — Они должны будут сделать мой персональный зал. Мои работы и работы других художников из моей коллекции. Зал Ф. А. Траубе. Я сочиняю текст завещания. Дети будут моими душеприказчиками.
Федор Аполлинарьевич закрыл глаза и сложил руки на груди. Создалось впечатление, что он репетирует свою позу в гробу.
Шучу, конечно, но все равно такое впечатление было. Майор, похоже, тоже так и понял. Он бросил неодобрительный взгляд на художника и снова обратился ко мне:
— Ну что, Бойкова, вспомнила? А то я тебя, как Мюллер Штирлица, запру в камере, и будешь из спичек ежиков выкладывать. Откуда у мошенников доверенность?
— Говорили же про одного мошенника, — напомнила я.
— На такое дело по одному не ходят, поверь мне, — заметил майор. — Ну что?
— Не знаю, — ответила я, — но догадываюсь. Кстати, становится ясным и вчерашнее происшествие и с маньяком, и с Кряжимским.
— Да, так что там с тобой, Кряжимский, — вспомнил майор, — с авторучкой подрался? И кто кого? Вижу, вижу, ты стоял твердо! И какой счет? Один — один?
Сергей Иванович совсем стушевался, и снова пришлось выступить мне.
Я рассказала о вчерашних приключениях Сергея Ивановича, о своих подозрениях по поводу «нашего» маньяка, замыслившего весь этот балаган только с одной целью — украсть письмо из банка и бланк доверенности газеты.
— Теперь все становится ясным, — сказала я, — маньяк, похитивший Сергея Ивановича, и тот придурок, что устроил у нас пожар, — это один и тот же человек, и цель его ясна! И по времени получается!
— Обоснуй, — нахмурился майор Здоренко.
— То, что они оба были в кепках, это не доказательство, я понимаю, но, после того как у Сергея Ивановича не было обнаружено письма из банка, его оглушили и поехали к нам. Именно за письмом! Оно было целью всей катавасии! А когда попутно у меня в столе были обнаружены и доверенности, то прихватили и их. Вот и все.
— Про доверенности только сейчас придумала? — ухмыльнулся майор Здоренко.
— Да, — призналась я.
— Складно, — одобрил он, — не забудь эту лапшичку оставить для следователя. Авось проглотит.
— Вы мне не верите? — удивилась я. — А почему?
— А потому, — с угрозой сказал майор, — а вот потому, что откуда же неизвестный нам мошенник узнал про письмо? Откуда он вообще узнал про картины, про ваши контакты с Траубе? А я скажу тебе откуда, — майор повысил голос, — от вас же! От вас и произошла утечка! Или пришла наводка! Из вашей газетки! Поняла?!
— Нет! — крикнула в ответ я. Что поделаешь, чужая нервозность заражает. — Я сама про все эти дела узнала только вчера утром! А про Кандинского только сегодня впервые услыхала!
Я сделала миниатюрную паузу и быстро поправилась:
— Про такого художника я наслышана, конечно, но что его картины есть у Федора Аполлинарьевича, я не знала. — Я еще раз подумала и призналась во всем: — Да и про самого Федора Аполлинарьевича я услышала тоже только вчера.
— Ох, — вздохнул Траубе, — молодежь, молодежь! Ничем-то она не интересуется!
— И от кого же ты узнала? — сладко спросил майор. — Уж не от Кряжимского ли?
— От него, — тихо сказала я и, кажется, покраснела.
— А мне сказали, что переговоры велись недели две, не меньше? — тем же сладким голосом спросил майор у Сергея Ивановича.
— Так и есть, — признался тот.
— Ну видишь, как хорошо, Кряжимский, — улыбнулся майор, — за полдня такого дела не спланируешь, а за пару недель можно. Правильно я говорю? Правильно!
В это время нас прервали. Подошли эксперты, приехавшие с майором, и доложили о предварительных результатах своей работы.
Экспертов было двое. Один высокий, другой низкий. Один толстый, другой тонкий. И оба весьма затрапезные, потертые какие-то и невзрачные. Я бы даже сказала, что на экспертов они не были похожи, а больше всего походили на обыкновенных слесарей с какого-то среднего свечного заводика.
Оба этих мужичка — по-иному и не скажешь — расположились в кабинете Траубе очень свободно. Один, который тонкий и низенький, даже достал из «дипломата» бутерброд и начал его жевать, не обращая внимания ни на кого.
Докладывал второй. Толстый. По словам толстого, оба взрыва были несерьезными. Почти. Затрапезные спецы определили, что взрывались в основном детские петарды. Правда, они тут же оговорились, что в достаточном количестве такие игрушки могут и пальчик оторвать, и глазик выжечь, но убить — вряд ли.
При этих словах бутерброд у худого встал в горле комом, он откашлялся и сделал дополнение. Но сказал он немного и ненамного изменил впечатление. По его словам выходило, что теоретически собранные в кучку эти штучки могут и голову оторвать. Все зависит от размеров кучки и от того, насколько глубоко будет зарыта голова в эту кучку.
Для Федора Аполлинарьевича кучка оказалась не слишком большой. Вообще все это походило бы на дурацкую детскую шуточку, но только в том случае, если бы в доме были дети. Дети были, но не того возраста. Это и заметил Здоренко. Он обратился к внимательно слушающему Траубе:
— А внуки ваши где, Федор Аполлинарьевич?
— У себя дома, где же еще! — проворчал Траубе. — Я пока воспитывал этих троих мерзавцев, проникся к детишкам в принципе таким раздражением, что видеть их не хочу. Хотя очень люблю. Тоже в принципе.
— Как можно любить детей «в принципе?» — не выдержала я.
— Они — продолжатели рода. И, кроме этого, больше ни на что не годны! — заявил Траубе и добавил: — Мерзавцы, сволочи, негодяи, лентяи.
Я вздохнула и подумала, что невозмутимый Петр, пожалуй, не совсем не прав. Лучше иметь обыкновенного папу, чем такого талантливого.
Эксперты ушли, майор Здоренко со значением почесал себе шею — сперва с одной стороны, потом с другой — и снял наконец-таки фуражку.
— Вот такие дела, — произнес он задумчиво. — А вы, Федор Аполлонович, кому рассказывали о предложениях, поступивших из газеты «Свидетель»?
— Аполлинарьевич, — хмуро поправил его Траубе.
— Не понял, кому? — переспросил майор.
— Аполлинарьевич! — рявкнул Траубе, да так, что даже майор Здоренко вздрогнул и удивленно воззрился на этого бодрого старикана.
— Неужели так трудно запомнить, как меня зовут?! — возмущенно высказал Траубе. — Это во- первых. А во-вторых, какого черта вы тут задаете эти идиотские вопросы? Я видел лицо этого
