приблизительно между десятью и одиннадцатью вечера. Застрелена из пистолета, – ответил следователь.
Я просто застыла на своем шатком стульчике, будучи в совершенном потрясении. Убили Ирку Черемисину! Господи, а я так глупо на нее сердилась!
Трахалин наблюдая эффект, производимый его словами, продолжил:
– Она жила в квартире одна, да вы, наверное, это и так знаете…
Я отрицательно покачала головой.
– На столе осталась бутылка вина, пепельница, тарелки, все на две персоны…
– Так в чем же дело? – вскричала я. – Снимите отпечатки!
– Отпечатки очень тщательно стерты со всех вещей, но не это главное, – Трахалин замолчал и впервые посмотрел на меня с усталостью.
– А что же главное? – спросила я, доставая вторую сигарету.
– В нее попали две пули: одна в область груди, вторая под ключицу… О покойниках плохо не говорят… наверное, она очень много работала, уставала, – Трахалин вздохнул, – короче говоря, под диваном, рядом с которым она упала, скопился толстый слой пыли, и перед смертью она пальцем кое-что там написала… на полу…
Трахалин, перебрав в десятый, наверное, раз бумаги в папке, протянул мне фотографию.
Я взяла и всмотрелась в нее. Изображался кусок цветастого линолеума. Сначала я ничего не поняла, но, посмотрев чуть сбоку, смогла разглядеть на его поверхности толстые неровные буквы «ОЛЯ Б».
Замерев от изумления, я взглянула на Трахалина и ничего не смогла сказать.
– Да, да, – подтвердил он, – теперь вы понимаете, зачем мне нужно знать, как вы провели свой вчерашний вечер?
Я молча кивнула.
– Я устрою вам встречу с вашим адвокатом, а пока, если вы не возражаете, мне бы хотелось проверить ваши показания. Договорились? – с неожиданным и ненавязчивым юмором предложил мне Трахалин, и у меня хватило силы только еще раз кивнуть ему.
Сняв трубку телефона, следователь позвонил и вызвал дежурного. Зашел знакомый мне сержант и после недолгого перехода привел меня в почти пустую комнату, ненамного превосходящую по размерам кабинет следователя. У зарешеченного окна комнаты маялся Фима Резовский. Посередине комнаты стоял стол, а рядом с ним два стула.
Увидев меня, Фима подскочил на месте и прямо-таки бросился мне навстречу.
– Ольга Юрьевна! – возопил он, потрясая кулаками. – Я преодолел такие преграды, сокрушил такие препоны! Им это даром не пройдет! Я подключу всю городскую коллегию адвокатов, потому что здесь творятся вопиющие безобразия, потому что нарушаются основные права граждан, и я…
В это время сержант, приведший ме-ня сюда, вышел и прикрыл за собою дверь. С Фимы весь пафос сдуло, словно его и не было вовсе. Он мгновенно успокоился, обнял меня за плечи, провел в комнату и усадил на стул.
– Ирку убили, – тупо произнесла я.
– Знаю, – отозвался Фима.
– Откуда? – я удивленно посмотрела на него.
– Плохой бы я был защитник, если бы не разузнал все, что только можно, пока был лишен возможности пообщаться с клиентом. Успокойся, здесь ты не задержишься. Ну, может быть, самое большее, до конца дня.
– Успокоил, – фыркнула я, – и все это время сидеть в камере с проститутками?
– Так вот для чего ты меня позвала? А я думал, что тебе нужен адвокат, – разочарованно протянул Фима и дотронулся до узла своего галстука.
– Перестань ерничать, – одернула я его, почти полностью приходя в себя. – Дай лучше сигарету, я свои забыла у следователя.
– Ты же знаешь, я не курю, – с упреком напомнил мне Фима, но, видя мои распахнувшиеся от ужаса глаза, тут же вытянул из кармана пачку «Парламента», – но я всегда, помня о твоих проблемах, просто из кожи лезу вон, чтобы предугадать все твои желания, мечта моя.
– Предугадай поскорее, чего я сейчас хочу, – пожелала я, беря сигарету у него из рук.
– Это элементарно, Ватсон, – ответил Фима, поднося мне зажженную спичку, – ты всего лишь хочешь, чтобы я немного помолчал.
– Точно, – удивилась я.
– Увы, ты не оригинальна. Моя жена постоянно мечтает о том же, – загрустил Фима и тоже закурил.
А говорил, что не курит. Вот и верь после этого адвокатам. И уж тем более – мужикам.
Тишина длилась недолго, и первой ее нарушила именно я. Может быть, это и странно звучит, но моя судьба была мне не безразлична.
– Почему ты уверен, что мне здесь торчать максимум до вечера? – спросила я Фиму.
Фима бросил небрежный взгляд на дверь.
– Когда я понял, в чем тебя подозревают, я тут же созвонился с твоей Маринкой, и она мне сообщила, что вы, всей вашей газетной бандой, черт знает чем занимались у тебя дома всю ночь без перерыва. Твое бесспорное алиби обеспечивают три совершеннолетних свидетеля… Причем один из них весьма заслужен, чего нельзя сказать о тебе, о свет очей.
– Не поняла!
– А ты знаешь, сколько отметок о тебе в картотеке задержанных? Выше крыши. Хорошо еще, что ни один из твоих свидетелей никуда не привлекался.
– Ты позвонил и сказал, чтобы они все звонили этому Трахалину и сообщили о моем алиби?
– С ума сошла, мать? – прошипел Фима, и его темные глаза блеснули опасным бедуинским огнем. – Они должны сидеть и терпеливо ждать, когда им позвонят, их пригласят и их спросят. Правда, твой доблестный профессиональный защитник и здесь проявил свои лучшие качества. Долго им ждать не придется.
Я вздохнула с облегчением.
– Фима, когда я вернусь, я с удовольствием заплачу тебе самый великолепный гонорар, который ты только можешь пожелать… в пределах разумного, естественно, – как истинная руководительница добавила я, сотворив постное выражение лица.
Фима понял меня и демонстративно скривился.
– Вопрос о безусловно заслуженном мною гонораре я предпочел бы обсудить с вами потом, Ольга Юрьевна, – скучно заметил он. – Ай, знали бы вы, драгоценная моя, как мне не хочется брать с вас денег за свою тяжелую работу. Как не хочется!
– А чего же вы хотите, если не денег? – переполошилась я.
– Потом скажу, – еще скучнее ответил Фима и, тяжело вздохнув, пригладил свои разлохмаченные волосы.
Фимино предсказание исполнилось даже раньше, чем он предполагал. Не прошло и двух часов и даже не ополовинилась еще пачка «Парламента», как меня пригласили в кабинет к Трахалину. На этот раз Фима был рядом, и я точно знала, что никому на свете уже не удастся его от меня оторвать. Он… – как бы это сказать помягче? – умел быть настойчивым.
Петр Иванович Трахалин встретил нас, все так же сидя за столом. Он курил и, казалось, был погружен в свои печальные мысли.
– Проходите, пожалуйста, Ольга Юрьевна, – сказал он бесконечно уставшим голосом, – и вы…
– Ефим Григорьевич Резовский, – счастливо улыбаясь, подсказал Фима, выскакивая у меня из-за спины, – член Тарасовской Коллегии адвокатов.
Представившись, Фима обогнал меня, прошел первым, отодвинул стул, стоящий напротив Трахалина, и любезно предложил его мне.
– Спасибо, – поблагодарила я его и присела.
Фима медленно отошел к окну и встал там тихонько и скромненько.
– У меня для вас приятная новость, Ольга Юрьевна, – сказал Трахалин, – ваши сотрудники подтвердили ваши показания. Сделали они это охотно, активно и почти что одними и теми же словами…
– Минуточку! – Фима тут же буквально навис над Трахалиным. – Ваши инсинуации, господин старший следователь, недопустимы, оскорбительны и…
– Хватит, – внезапно рявкнул Трахалин, и я даже подпрыгнула на стуле от испуга, – ваша активность мешает нам нормально работать, господин адвокат… кому вы только не успели позвонить… в администрацию президента, наверное, еще не сообщили, что Ольгу Юрьевну жестоко притесняют в Волжском РОВД. Вы создали нервозную обстановку вокруг всего этого дела, а тут и без вас трудностей хватает!
– Что?! – заорал Фима. – Вы оскорбляете адвоката во время выполнения им своих прямых обязанностей?!
– Ребята, хватит! – неожиданно для самой себя выкрикнула я, и они, оба резко замолчав, посмотрели на меня с интересом. У меня даже мелькнула мысль, что, возможно, Трахалин впервые обратил внимание на то, что я некоторым образом женщина и как бы даже очень ничего…
– Короче говоря, – спустя несколько секунд, очухавшись и успокоившись, начал бубнить Трахалин, – ваше алиби полностью подтверждено и сомнений у меня не вызывает… Более того, ваша сотрудница Широкова подтвердила, что с Черемисиной о вашей встрече договаривалась именно она. Короче говоря: к вам претензий у меня нет…
Подписав мне бумажку, необходимую для безопасного выхода отсюда, Трахалин с сожалением в глазах пожелал мне всего хорошего. Я ушла, немного озадаченная его сожалением: я ему понравилась или он хотел бы засадить меня в тюрьму?
Когда я села в импозантную машину Фимы – ядовито-зеленую «Ауди» не совсем свежей модели, – я спросила у него, что он думает по этому поводу.
– Конечно, засадить в тюрьму, – убедительно проговорил Фима, – больше скажу: он остался в твердом убеждении, что дело здесь нечисто и тебе просто оказали помощь влиятельные друзья, сочинив тебе алиби.
– Какие еще друзья? – возмутилась я.
– Не знаю, – пожал плечами Фима, – ну я, например. А куда мы едем? – вдруг спросил он, когда здание РОВД скрылось за поворотом.
– В редакцию, куда же еще, – я недоуменно посмотрела на него, – а позвольте узнать, куда вы, юноша, собрались меня прокатить?
Мы с Фимой были такими старинными приятелями, что у нас даже выработалась своя манера общения с постоянным переходом с «вы» на «ты».
Фима недовольно посопел носом, но спорить не стал. Он развернул свою зеленую иномарку в нужном направлении и не ответил на мой прямой вопрос. Опасаясь его неминуемого нытья
