— Ага, — промычал лейтенант, как будто мой ответ натолкнул его на какую-то оригинальную мысль, — Коромыслов играл на деньги?
— Вот этого не знаю, — честно призналась я, — в таких заведениях я с ним не встречалась.
— А где вы с ним встречались?
— Иногда на презентациях, — задумалась я, — а последний раз, кажется, на выставке.
— Когда это было? — дотошно выспрашивал лейтенант.
— В начале зимы, — вздохнула я, — это можно уточнить по записям.
Мы перебрались на кухню, чтобы освободить гостиную для капитана, после чего лейтенант еще почти час мурыжил меня вопросами. Среди них попадались, как мне показалось, откровенно глупые, но в основном все-таки спрашивал по делу. Из коротких фраз, какими Приходько обменивался с капитаном, я поняла, что квартира Миши Коромыслова ограблена, но как-то странно: в шкафу обнаружена небольшая сумма в долларах, ее грабители почему-то не тронули, еще несколько довольно дорогих вещичек вроде золотых часов и ручки «Паркер» капитан нашел в спальне. Лейтенант дал мне подписать показания, записанные с моих слов, и проводил до двери.
— Если что-нибудь вспомните — звоните. — Он протянул мне листок с номером телефона. — Может быть, мне еще придется вас побеспокоить, — добавил он.
— Конечно, я понимаю, — кивнула я и вышла на лестничную площадку.
Глава 2
— Тебе звонил Егоров, — сообщила Маринка, когда я вошла в приемную.
Павел Егоров — корреспондент крупной газеты «Журналист», владельцем которой являлась торгово- промышленная группа, поддерживавшая губернатора. Поэтому хотя Павел как мастер своего дела мне импонировал, но как ангажированный для поддержания чести и достоинства губернатора внушал мне если не недоверие, то уж неодобрение — точно. Ему приходилось писать откровенно хвалебные, а то и подобострастные статейки или же пасквили на противников Парамонова, а таких в принципе не так уж и мало.
— Чего он хочет? — без энтузиазма поинтересовалась я.
— Он не сказал, — бросила Маринка, — просил позвонить, когда вернешься.
— Ладно, позвоню, — кивнула я, — а ты пока сделай кофе.
Я прошла в кабинет и сняла куртку. Села на диванчик, стоявший в дальнем углу. Закурила. На душе было прескверно. Смерть сама по себе не слишком-то приятная штука, а когда так нелепо умирают знакомые люди, то и вовсе становится тоскливо. Начинаешь размышлять о смысле и ценности человеческой жизни. Потом приходят более приземленные мысли. О мотивах, движущих убийцей, например. Неужели можно убивать ради обогащения? Мой журналистский опыт говорил, что да, так бывает, хотя в голове это не укладывалось. Я еще могла понять (не оправдать) убийство из ревности или из мести, когда человек действует в состоянии аффекта и в какой-то миг сам не ведает, что творит. Но чтобы убить из-за денег! Какой мелкой и низкой душой надо обладать, чтобы пойти на такое!
— Ну, что там? — Маринка принесла две чашки кофе, вазочку с печеньем и устроилась рядом со мной на диване.
— Мишку ограбили, — грустно произнесла я, — ночью.
— Вот гады, — возмутилась Маринка, — я бы таким устраивала показательные казни на площади, как раньше.
— По статистике, — я меланхолично посмотрела на нее, — чем строже наказание, тем больше совершается тяжких преступлений.
— Получается, что преступников не надо наказывать! — негодующе воскликнула Маринка. — Ерунда какая-то.
— Да, — удрученно сказала я, — перед государством стоит в этом плане трудная задача.
Я взяла чашку и сделала несколько маленьких глотков. Кофе, как всегда, у Маринки получился что надо. Тут же поймала себя на мысли, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы восхищаться вкусовыми ощущениями, но так уж устроен человек. Не может он постоянно скорбеть или постоянно радоваться. Любое состояние со временем превращается в свою полную противоположность. И ничего с этим не поделаешь.
— Ты Егорову звонила? — напомнила мне Маринка.
— Сейчас не до этого, — отмахнулась я.
— Ну, что ты так раскисла, Бойкова? — Маринка тоже взяла чашку с кофе.
— Что же мне теперь, надеть веселую маску? — поддела я ее.
— Ну, зачем маску, — отпарировала она, — займись каким-нибудь делом, отвлекись.
Переливчато запиликал телефон, и Маринка сняла трубку.
— Егоров, — шепнула она мне, зажав микрофон ладонью, — будешь говорить?
— Давай, — я поставила кофе на стол и взяла трубку. — Привет, Павел Анатольевич. Что скажешь?
— Скажу, скажу, — торопливо произнес Егоров, — только не по телефону. Есть чудненькая сенсация.
— Ну так и печатай ее сам, — без энтузиазма произнесла я. — В чем же дело?
— Ну ты за кого меня держишь, Бойкова, — обиделся Егоров, — не помнишь, где я работаю?
— Материал против местных властей? — предположила я.
— Я этого не говорил, Бойкова, но ты не пожалеешь.
— Ты откуда звонишь, Паша?
— Из автомата, — таинственно произнес Егоров.
— Ладно, — согласилась я, — давай твою сенсацию, только ты знаешь, я слухами не занимаюсь.
— Какие слухи, девушка? Есть человек, у которого имеются все необходимые бумаги. Ну, так я подъеду?
— Давай, — согласилась я, — только через часок, не раньше. Я должна немного прийти в себя.
— Что-нибудь случилось?
— Вчера ночью в своей квартире убили Мишу Коромыслова, я сегодня полдня объяснялась с ментами.
— Мишку? — обалдел Егоров. — Я его два дня назад видел. Об этом уже кто-нибудь писал?
— Сомневаюсь, я только что была у него на квартире.
— Тогда вот что, — собранно сказал Павел, — я пообедаю и подтянусь к тебе. Ты никуда не слиняешь?
— Жду!
Я не стану утомлять вас рассказом о моем коллеге Егорове Паше. Скажу лишь, что человек он в принципе неплохой (как принято говорить о людях, способных поддержать общее веселье, кстати улыбнуться или пожать кому-нибудь руку), в своем деле собаку съел, но вот что касается нравственных ориентиров… Жизнь, что ли, так его заела, то есть семейные заботы? Но ведь в конце концов решает-то сам человек, поддаться ему на искушения судьбы и своего профессионального положения, уступить ли воле обстоятельств или следовать своим маршрутом.
Если о том, продался ли Коромыслов, я определенно ничего сказать не могу, то уж о беспринципности и жадности Егорова знаю не понаслышке. В Егорове много фальшивого и показного, тем не менее он умеет ладить с людьми. Но это завидное качество, эта дьявольская коммуникабельность поставлены на службу сугубо прагматическим интересам. А может, именно стремление из всего извлекать выгоду как раз и заставляло Пашу проявлять чудеса сговорчивости и общительности? Что считать причиной, а что следствием? Или, как Ницше, плюнуть на причинно-следственный ряд и увидеть эти два свойства тесно переплетающимися, дополняющими друг друга и дающими друг другу импульс к существованию?
Эта извечная «задняя» мысль, приобретшая в светлой Пашиной голове статус особой извилины, и
