Третий — Сталин и Генштаб допустили грубую стратегическую ошибку, считая, что на Москву Гитлер идти не рискнет, а, как было в 1918 г., захочет отхватить богатую продовольственными, сырьевыми и промышленными ресурсами Украину. Поэтому львиная доля сил была сосредоточена не на центральном, а на южном направлении.
Четвертый — разрешение на упоминавшееся ранее выдвижение к границам дополнительных контингентов Сталин дал только в мае 1941 г. В результате оно осуществлялось в конце мая и начале июня. Получилось, что треть войск западных округов только-только прибыла на места новой дислокации, не успела осмотреться и освоиться с новым для них театром действий и занималась собственным устройством и расквартированием.
Пятый — оценивать мощь и боеспособность войск только по количеству пушек и танков в общем-то некорректно. При этом упускаются из внимания «мелочи», имеющие в войне не меньшее значение. Например, Красная Армия в 1941 г. не была моторизована. Автотранспорта она имела крайне мало. Танки- то строились, а обычными грузовиками обеспечить ее не успели, это оставлялось на потом. Считалось, что по мобилизации к армии перейдет автотранспорт гражданских организаций. Но своевременной мобилизации объявлено не было! А потом этот транспорт был стихийно или направленно задействован под эвакуацию. И войска лишились возможности подвозить куда надо боеприпасы и горючее, быстро перебрасывать на нужные участки пехоту и пушки…
Очень туго было в Красной Армии и со средствами связи. Это была еще одна серьезнейшая стратегическая ошибка. Не только для разведчиков, но и в войсках возможности радио недооценивались, а опасность перехвата радиограмм преувеличивалась (по опыту Первой мировой). В июне 1941 г. в армии действовали инструкции, запрещавшие использование радиосвязи в боевой обстановке! Не говоря уж о полках, в дивизиях и корпусах не имелось мощных радиостанций. А радистов и шифровальщиков было крайне мало, и они были неопытными. Не хватало и простых полевых телефонов или проводов к ним. Не было собственных линий связи у командных пунктов фронтов и армий. Предполагалось, что в случае войны будут использованы линии Наркомата связи, то бишь обычная телефонная сеть. Которая сразу же была выведена из строя германской агентурой, диверсионными группами и авиацией… Осталось — узнавать обстановку и отдавать приказы через делегатов связи, что вело к задержкам, накладкам, ошибкам. И подобное положение стало выправляться лишь в 1942 г.
Советская авиационная и танковая техника была отличной, но и ее качества во многом снижались все теми же проблемами связи. Самолеты, даже новых конструкций, не были радиофицированы до 1943 г., что затрудняло и взаимодействие между ними, и получение целеуказаний, и предупреждения об опасности. На новых танках уже начали ставить рации, но сперва только на командирских. А с вопросами связи непосредственно связаны и методы управления частями и соединениями. В оснащении и подготовке советских вооруженных сил существовали и другие важные «проколы». Скажем, в отношении саперного дела. На всю Красную Армию имелось лишь несколько десятков миноискателей. Обученных специалистов- взрывников были единицы. Недооценивалось применение мин (поскольку на удары врага предполагалось отвечать «ворошиловскими» контрударами), а запас изготовленных противотанковых и противопехотных мин был ничтожным.
Фактор внезапности действительно сыграл важную роль. Но не тактической внезапности, как это иногда представляют: немцы выстрелили первыми и пошли в наступление. Имела место оперативная и стратегическая внезапность. Никто не ожидал
Так же, как и во Франции (где тоже немцы не имели численного перевеса, и где западные союзники теоретически готовились к их атаке) германская армия применила массированные танковые клинья, но уже не один, а несколько. Клинья, хорошо знающие свои задачи, четко управляемые по радио. Удары авиации подготовили им дорогу, дезорганизовали советский тыл, поразили склады горючего, сразу уничтожили на аэродромах сотни самолетов — причем первые бомбардировки и штурмовки были грамотно нацелены на места базирования новых советских машин. Благодаря этому сразу же было захвачено господство в воздухе. Дальше германская авиация могла действовать почти безнаказанно.
Прорывы, бомбардировки, нарушения связи привели к тому, что управление войсками было потеряно, начался хаос и неразбериха. Красноречивую картину того, как это выглядело, дают, например, мемуары Симонова. Никто ничего не знает, где свои, где чужие, где командование, где подчиненные. С воздуха давят немецкие самолеты, постоянные бомбежки и обстрелы. Дороги забиты, в одну сторону катятся беженцы, в другую маршируют колонны безоружных призывников, идут к уже несуществующим военкоматам, прямо в плен. Немецкие танки оказываются вдруг повсюду, то там, то здесь, возникая как бы из ничего… Сопротивление носило только очаговый характер. Советские соединения развернуться к сражению не успевали. Танковые колонны с выработанным моторесурсом вынуждены были совершать к местам прорыва длительные марши, и машины ломались по дороге. Или застревали без горючего, а батареи замолкали без снарядов, не зная, что по соседству находятся склады. Или снаряды все же доставлялись, но не того калибра…
В течение нескольких дней основная часть войск Западного и Северо-Западного фронтов очутилась в нескольких огромных «котлах». Разумеется, при существующем соотношении сил окружения были неплотными. По идее, вполне можно было организовать контрудары по прорвавшемуся врагу с тыла, наконец, просто сражаться в кольце, приковав к себе значительное количество неприятельских соединений — так позже сражалась группировка Лукина под Смоленском и Паулюса в Сталинграде. Но общий шок, дезорганизация и потеря управления парализовали такой вариант. Правда, многие русские дрались отчаянно. Германские генералы отмечали это уважительно. Гальдер писал, что если в Польше и Франции можно было позволить себе отступления от требований боевых уставов, то в России приходится воевать серьезно, расслабляться нельзя.
Тем не менее сопротивление немцы преодолевали. Если встречали упорную оборону, обходили ее и пробовали по соседству. Быстро находили участок менее стойкого соединения, прорывали, а те, кто удерживал свои позиции и отражал атаки, попадали в ловушку. Группировки в «котлах» рассыпались, сдавались в плен, а если и просачивались лесами сквозь шитое на живую нитку кольцо, бросали всю технику, тяжелое вооружение, склады… Когда Гальдер 3 июля записал, что война практически выиграна в течение двух недель, он в какой-то мере был близок к истине: армий, прикрывавших фронт в Белоруссии и Литве, больше не существовало.
Кстати, на южном фланге, на Украине и в Молдавии, где управление войсками было сохранено, дело обстояло иначе. Там советские армии отступили, но отступили организованно, нанеся противнику ряд контрударов. А на Западном направлении получилась такая каша, что Сталин принял жестокое, но единственно возможное решение: даже не пытаться спасать соединения, погибающие в этой мешанине, а резервы, выдвигаемые из глубины страны, использовать для создания нового фронта на рубежах Западной Двины и Днепра. И вот теперь-то, после разгрома приграничных группировок, немцы и впрямь добились численного и технического превосходства. Новый стратегический фронт, сколоченный в спешке к середине июля, уступал противостоящему врагу: по людям в 2 раза, по артиллерии — в 2,4 раза, по самолетам в 4 раза, хотя по танкам советская сторона все еще превосходила в 1,3 раза (А. М. Василевский. «Дело всей жизни». М., 1974).
Но ведь и германское командование, быстро разделавшись с главными силами Красной Армии, получило свободу маневра. Произвело перегруппировку, сформировало новые танковые клинья, и восстановленный фронт был точно так же взломан и погиб в окружениях. Что и привело к окончательной утрате технического превосходства. А эвакуация заводов не позволяла его восполнить. Были потеряны и обученные кадры прежней, довоенной армии. Их приходилось заменять ополченцами, новобранцами, зелеными досрочными выпускниками училищ. А это, в свою очередь, вело к лишним потерям, неумелым действиям, ошибкам…
Наложился еще один очень важный фактор, о котором советские источники по понятным причинам умалчивают, а западные авторы не уделяют ему достаточного внимания. В 1917 г. царская армия была разрушена идеями «пролетарского интернационализма». А в 1920-х и начале 1930-х гг. советская молодежь
