ведения в собственные руки. Под предлогом крайней секретности радиослужба абвера была практически отстранена от дела. Ее функции перехватила гестаповская зондеркоманда «Функшпиль», специально созданная для радиоигры и подчиненная руководству команды «Роте капелле». Абверовцев знакомили с материалами сугубо в части касающейся — когда что-то требовалось от них. Доходило до обид: капитан Пипе, первым добившийся успеха в пеленгации, жаловался начальству, что его больше не допускают к расследованию. Местное парижское гестапо во главе со штурмбаннфюрером СС Бемельбургом, которому принадлежала главная заслуга в выслеживании и арестах разведчиков, также было оттерто в сторону. Сотрудники зондеркоманды «Роте капелле» деликатно подсказали узникам, что в присутствии Бемельбурга не стоит разглашать какие-либо сведения.
А когда из Берлина прибыла группа следователей, чтобы допросить соратников Треппера об их связях с группой Радо в Швейцарии, Берг счел нужным пояснить арестованным, что этим следователям вовсе не обязательно выкладывать имеющуюся информацию — поскольку они из службы Шелленберга. В прошлой главе указывалось, что гестапо тоже интересовалось швейцарской группой, но помогать разведке СД отнюдь не намеревалось.
Впрочем, в деятельности зондеркоманды «Роте капелле» секретность была доведена вообще до абсолюта. Арестованных разведчиков даже не регистрировали в тюрьмах, а надзиратели и тюремное начальство не то что не имели права общаться с ними, а даже видеть их лица. Их приводили в камеры и уводили, надев на головы специальные мешки. Ну а как же иначе — малейшая утечка информации могла сорвать «функшпиль»! Но для перевербованных радистов и руководителей создавали льготные условия. Размещали в удобных охраняемых особняках, обеспечивали хорошее питание, демонстрировали гуманное и уважительное отношение. И подъезжали тонко. Трепперу после ареста Гиринг заявил, что в Германии есть влиятельные лица, желающие заключить с СССР сепаратный мир. Поэтому, дескать, радиоигра вовсе не будет направлена во вред России, а станет инструментом для наведения контактов и установления доверия между сторонами. Сперва пойдет сугубо правдивая информация, а когда Центр поверит в искренность и дружелюбие людей, ведущих игру, последуют более серьезные предложения.
Впрочем, при этом пояснил и другое — что в случае отказа сотрудничать последует не только смерть Треппера, но и сообщение о его предательстве в Москву, что скажется на судьбе семьи, оставшейся в СССР. И «Большой шеф» согласился. Всего из 8 передатчиков, входивших в его организацию, было «повернуто» 6. Шелленберг в своих мемуарах преувеличил в 10 раз, называя фантастическую цифру 60. Что, разумеется, просто неправдоподобно. Доживая свой век в Италии, он любил приврать и пустить пыль в глаза. Опять же, надеялся заработать на книге, а заодно припугнуть западные спецслужбы масштабами советской угрозы — шла «холодная война». Вдруг вспомнят, востребуют специалиста.
Но в деятельности гестапо в это время вдруг начались «странности» и загадки, ничуть не меньшие, чем те, которые преподнес советский Центр. Дело в том, что радиоигра и все упомянутые меры чрезвычайной секретности почти сразу же… потеряли смысл. В январе 1943 г. один из перевербованных радистов, Йозеф Венцель, был привезен для очередного сеанса связи на конспиративную квартиру в сопровождении двух гестаповцев. Когда они вошли в прихожую, Венцель заметил, что ключ остался в замке с наружной стороны. Воспользовавшись секундной оплошностью агентов, снимавших пальто, он выскочил на лестницу и запер дверь. А пока ее выбивали изнутри, был таков. То есть произошла явная утечка информации! Правда, на самом-то деле у Венцеля связи с Центром не было, он просто «залег на дно» у знакомых и скрывался до ухода немцев. Но ведь гестапо не могло этого знать! Участник радиоигры бежал! По всем канонам ее следовало прекратить. Тем не менее зондеркоманда продолжила «функшпиль», будто ничего не случилось. Поступить так она могла только с разрешения Мюллера.
В это же время Треппер, обеспокоенный, что Москва никак не реагирует на сигналы о провалах и на поданный им в эфир знак работы под контролем, решил сделать собственный ход. Тайком передать сообщение о подлинном состоянии дел. Он убедил гестаповцев, что для поддержания доверия Центра ему нужно периодически бывать в городе и появляться на «контрольных явках». Поверили ему или нет, но согласились. Под предлогом такой «контрольной явки» Треппер дважды посетил лавку Жюльетты Мусье, связанной с французской компартией, и сумел скрытно сунуть ей написанный мелким почерком на клочке бумаги доклад о работе под контролем (посоветовав скрыться и ей самой).
Однако именно в этот период, в начале 1943 года, Шелленберг заметил первые странности в поведении самого Мюллера. Произошло это на международном совещании полицейских атташе. Оба руководителя спецслужб изрядно употребили на банкете и уединились, чтобы еще «полирнуть» коньячком. В раннем варианте рукописи Шелленберга (английское издание) и позднем (немецкое издание) текст диалога сильно отличается. Из чего видно, что шеф разведки СД восстанавливал его в меру собственной фантазии и конъюнктуры. Но все же приведу этот отрывок (по английскому изданию).
Разговор завелся о стойкости на допросах агентов из группы Шульце-Бойзена — их казнили как раз незадолго до этого. И Мюллер сказал: «Они погибли, веря в возможность такого решения (
Как бы я ни хотел думать иначе, но я все более склоняюсь к выводу, что Сталин умеет делать эти вещи лучше. Подумайте только, что пришлось пережить его системе в течение последних двух лет, а каким авторитетом он пользуется в глазах народа! Сталин представляется мне сейчас в совершенно ином свете. Он стоит невообразимо выше всех лидеров западных держав, и если бы мне позволено было высказаться по этому вопросу, мы заключили бы с ним соглашение в кратчайший срок. Это был бы удар для зараженного проклятым лицемерием Запада, от которого он никогда не смог бы оправиться. Видите ли, говоря с русскими, всегда ясно, как обстоят дела: или они вам снимут голову, или начнут вас обнимать. А эта западная свалка мусора все толкует о Боге и других возвышенных материях, но может заморить голодом целый народ, если придет к выводу, что это соответствует ее интересам… Гиммлер проявляет твердость духа лишь в тех случаях, когда чувствует поддержку фюрера… Борман знает, чего хочет, но он слишком мелкая личность и не может думать как государственный деятель. Посмотрите на него и на Гиммлера — ведь это сцепились две змеи. Гиммлеру будет трудно забраться наверх».
«Услышав, что Мюллер высказывает подобные взгляды, я, — пишет Шелленберг, — был изумлен… Я нервничал, пытаясь понять, что нужно Мюллеру? Хочет ли он поймать меня в ловушку? Выпивая одну рюмку коньяка за другой, он отпускал такие выражения в адрес гнилого Запада и наших руководителей — Геринга, Геббельса, Риббентропа и Лея — что те, наверное, чувствовали себя в тот момент весьма дурно. Мюллер был живой картотекой, ему было известно все, самые интимные эпизоды жизни каждого из них, и поэтому он сообщил мне ряд забавных деталей. Но все омрачало не покидавшее меня чувство беспокойства. Чего добивался этот человек, которого переполняли горечь и обида, так внезапно начавший раскрывать передо мной свою душу? Раньше никто подобных вещей от Мюллера не слышал. Для того, чтобы направить беседу по иному пути, я беспечным и шутливым тоном заявил:
— Превосходно, господин Мюллер. Давайте сразу начнем говорить: «Хайль Сталин», и наш маленький папа Мюллер станет главой НКВД.
Он посмотрел на меня, и в глазах его таилась зловещая усмешка:
— Это было бы превосходно, — ответил он презрительным тоном, и его баварский акцент проявился сильнее. — Тогда бы вам и вашим твердолобым друзьям буржуа пришлось бы качаться на виселице».
В позднем варианте рукописи мемуаров Шелленберг значительно смягчил тона. В частности, последний ответ Мюллера вместо виселиц звучит: «Вас-то уж по носу видать, что вы заражены Западом». Из данного разговора Шелленберг делал вывод, что шеф гестапо уже переключился на работу на русских. Вот уж вряд ли. Если бы Мюллер уже работал на советскую разведку, неужто он стал бы трезвонить об
