мерцающие огни ресторанов, театров и клубов. Бешеный ритм жизни легкой дымкой опустится под глаза усталостью, опустошенностью. Ничего. Она отдохнет — вздремнет в метро. А сейчас бегом к нему — дорогому/любимому. Он заждался с букетиком ландышей. И с разбегу поцелуй и объятия. Бери от жизни все! Все вытребывай, выцарапывай, получай сполна. А после? Об этом можно подумать потом.
Вот она — опять стремглав куда?то торопится, в руках зажав потрепанную сумку. Третий день с облупившимся лаком на ногтях. Нет времени сходить в парикмахерскую. Сейчас срочно на рынок, после — в детсад за младшим, затем — проверить уроки у старшего, приготовить обед, чтоб хватило на неделю. А вечером — к нему, дорогому, молчаливо–ленивому, к его дыркам в носках, к немытой горе посуды и тоннам грязного белья. Бешеный ритм города. Она уже не успевает за ним, но пытается: жить, работать, быть. А что дальше? Ждет её? Она подумает об этом потом. Потом…
Москвичка проживает три времени–этапа: весну — очарование юности, лето — зрелость красоты и осень — элегантность мудрости. Москвичка пробегает эти этапы: с улыбкой высокомерия на губах сначала, с разочарованием, следами усталости и тоски в глазах после…
Вот она снова или нет? Шаркающей, но все же быстрой походкой торопится вперед, сливаясь с толпой людской. В протертой шубе, с тяжелыми кольцами на высохших пальцах, она спешит в больницу или магазин, куда угодно, лишь бы скоротать время. Как теперь тянется оно. Время разморщинило лицо, обелило волосы, согнуло спину…
А эскалатор все так же работает, мерно отсчитывая ступеньки. Дорожка — лента вечности. По ней торопится москвичка, сменяя времена и этапы.
Она бежит под звуки плачущей скрипки уличного музыканта, под мелодию, струнами царапающую душу, — спешит куда?то, не слыша этой музыки. Под взгляд голодного ребенка она бежит, не видя его глаз. Не замечает протянутой руки, не слышит плача, игнорирует просьбу о помощи. Она занята торопливостью своей жизни. В глазах её — равнодушие. Москвичка пробегает целую жизнь, стараясь выжить. Не смотрит на небо, лишь под ноги, разглядывая свои дорогие туфли. И даже солнцу не радуется, пряча глаза за стеклами модных очков. Её страшат мысли о собственной жизни. Откладывая их 'на потом', она убегает, прячется, загружая себя чем угодно, лишь бы не думать. Она бежит, словно белка в колесе — бег по кругу с вечной зимой в сердце. Она живет, не ощущая самой сути, сущности жизни, соединяя свои ипостаси в одну общую вечность с холодом в душе, с убогой мерзлотой и равнодушием в глазах. Такое даже очками от Версаче не прикроешь.
Отражаясь в твоих глазах
Повержен. Сломаны крылья, навзничь упав, смотрит. Ангел мой, как много страданья в дерзких глазах, злобы и, наверное, равнодушия. Ко всему свету, к себе. Зачем твоя гордость так жестока? Зачем равнодушен и зол…
Повержен. Где?то на самом краю поднебесья сидит 'очарованный странник'. Гордый, одинокий. В его глазах вечность с застывшими слезами. Он никогда не попросит о помощи. На самом краю неба он сидит, сцепив руки от бессилья, ненавидя розовый закат, поворачиваясь спиной к солнцу.
Будь милосерден, молю. Безумие, поселившееся в моей душе, — это твоя тоска. Боль, сопровождающая мое сердце, — это твоя ненависть. Еще мгновенье отражаться мне в твоем застекленном образе, и прочь, прочь отсюда. Я буду стремительно бежать, как убегал когда?то с грешной земли ты.
Людской ненависти в отмщение ты сжигал души. Но силе, творящей зло, больно делать боль. И как одинока могущественная всесильность, несмотря на всю свою власть.
Мой падший ангел, что видел ты, спустившись на землю грехов, когда в густых вечерних сумерках бродил по грязному слякотному городу. Улицы были переполнены суетливыми, очерствелыми, скукоженными в вечной спешке горожанами. Неяркий свет фонарей отражался в лужах растаявшего снега, а люди шли мимо. Торопились, не замечая твоей боли, равнодушно прищурив глаза, перемешивая сапогами грязную жижу. Спешили люди, отпихивая со своего пути печального пришельца.
В сутолоке метрополитена как всегда продолжалась борьба за лучшее место. Меланхолия была не в моде. Приветствовался здоровый эгоизм и умеренная агрессивность. Вот что ты нашел меж людей. Пошлую скуку, мерзость равнодушия, ненависть и страх, пожирающий свободу. Страх, убивающий полет души. Надежда на спасение стала забавным сном. В метро на эскалаторе тебе подрезали крыло ради смеха. И ты исчез в неизвестном направлении. Растворился в опускающемся на город тумане. Осталась горсть пепла от ещё одной сгоревшей души.
И сейчас, сидя на краю разноцветных небесных снов, ты один в своей злобе и пустоте. Солнце восходит опять за твоей спиной, рядом распускаются каменные цветы. А потерявшему надежду надо научиться прощать. Осколки слез в глазах твоих, оголенная печаль в душе — все это мольба о помощи. Ты падший, но все?таки ангел. Я помолюсь за твою душу, мой каменный цветок.
Метряная мельница
Кач… Когда огромная волна засасывает тебя в подземелье, сначала в душе просыпается страх. Это чувство выползает из глубин подсознания, наверное, из тех самых глубин, откуда с оглушительным воем появляется железный вагон. Еще один, еще, еще. Кач…
Москва и метро — два слова на букву 'м'. Два неотделимых друг от друга 'существа', одушевленных, обожествленных.
Московское метро — это поэзия и проза, и детективный роман (каких только книг не увидишь в руках пассажиров). Московское метро — мистерия на один миг, крошечный спектакль актеров–любителей. Это и безостановочный подиум, где каждая особь женского пола — манекенщица и даже — звезда.
Здесь когда?нибудь бывает тихо? Где?нибудь? Ну, разве что на конечных станциях, когда милиционер, проверяя вагоны, наткнется на заснувшего бродягу. Прогонит его. И воцарится опустошенная тишь с эхом цоканья каблучков. Но такое спокойствие встречается очень редко. Обычно же подземный мегаполис дрожит от ежеминутной качки, безостановочной тряски и беготни. Пройдя заветный турникет, человек становится неотъемлемой частью повседневной гонки с препятствиями. Скоростной водоворот затягивает каждого в свою огромную воронку. Человек растворяется, становясь кусочком дышащей массы.
Люди — волны, люди — полчище муравьев, дыша друг дружке в затылок, едут по эскалатору. И, надев на лица непроницаемые маски, разливаются по вагонам.
Кач. Осторожно, двери закрываются. Кач. Качается в глазах пассажиров трагедия, скука или тоска. И лишь у пятнадцатилетней девчонки мельтешит озорное счастье в фиалковых глазах.
Метро — сто лет одиночества. И Москва тоже. Здесь никто никому не нужен. Каждый, забившись под панцирь своих проблем, не замечает боли чужой. Маска на лице, вата в ушах, бельмо на глазах.
'Станция ”Китай–город'', — объявит механический голос, и разбежится врассыпную равнодушная людская толпа. По своим делам убегут люди, не потревожив зацементированное спокойствие дремлющей души. С мерцающим грохотом умчат вагоны в темные закоулки тайн и загадок. Лавина людская снежным комом рванется на свет и возрадуется. Солнцу. Которого так не хватает в метро. Вдохнут свежий воздух люди. Вместо него под землей — запах. Специфичекий аромат, в котором смешались смолы и пары железных механизмов с человеческими ощущениями и чувствами. Там соединяются вместе людское, механическое и отблеск огней ада. Эта атмосфера пропитывает каждого, ступившего в подземный мир метро. Где всегда будешь чувствовать давящую пружину земляного пласта, где доводит до слез тоскующие завывания скрипки. Здесь сплелись в клубок тишина и суета, и мраморные колонны станций хранят чужие тайны, а в людском безликом месиве каждый день растворяется последняя надежда и мечта.
Каждый день, каждый миг метряная мельница перемалывает судьбы, жизни, смех и слезы. Равномерно, безостановочно работают жернова, чтобы в итоге лишь пылью суеты незаметно осесть на
