удивительно, что меньше чем через год после окончания войны представителям страны, которая напала на Советский Союз, были гарантированы такие привилегии.
В 1947 году в Германии еще господствовал голод, но уже распространялись и оптимистические настроения. Мой отец писал мне из Дортмунда, то есть из английской оккупационной зоны: «Один только взгляд на руины, которые я все время вижу перед глазами, сидя за своим столом, не позволяет прийти чувству покоя. Говорят, что все должны восстановить, но пока это только в планах. Если бы я мог жить как вы там, в покое, на озере Селигер… Здесь постоянно шумит обманывающий деловой мир».
Да, с недавних пор у нас появилась возможность вести переписку с родными. С момента переселения эти контакты были надолго прерваны. Тогда, в октябре 1946-го, прежде чем поезд отъехал от станции Блайхероде, я бросил на вокзале в почтовый ящик письмо моему отцу в Дортмунд. Я писал, что мы с Гертруд мужественно смотрим в глаза приключениям. Родителям Гертруд мы написали тоже.
Отец Гертруд был ветеринаром в маленьком областном городе, который находился теперь в русской оккупационной зоне. Хоть какие-то из писем, которые мы писали, должны были дойти. Почти полгода жители острова оставались отрезанными от мира. Это приводило не только к большому беспокойству оставшихся на родине наших родственников, но еще больше действовало на состояние духа островитян.
Теперь связь была, и отдаленность от мира уже не чувствовалась так остро. Конечно, быстрый диалог с вопросами и ответами был невозможен. Время, которые письма проводили в пути, было очень долгим, примерно четыре недели. Но благодаря этому письма со временем стали содержательнее, подробно писали о повседневной жизни, точно описывали игры маленьких детей, сообщали подробно о проблемах подрастающей молодежи.
Нами была выбрана еще одна возможность, общаться с родными. Нам разрешили отправлять на родину небольшие посылки с продуктами. Там еще продолжалось голодное время, и наши посылки доставляли большую радость.
Но мы далеко не сразу научились упаковывать посылку в соответствии с предписаниями, с тем, чтобы почтовые работники ее приняли, не вернули обратно и послали дальше. Первым взялся за эту работу инженер Венцель, жена и дочь которого остались в Германии, и который был особенно заинтересован в отправке посылок с продуктами. Четыре или пять раз на почте в Осташкове он предпринимал попытки отправить посылку, прежде чем ему это удалось. Но это стоило ему немало времени… Каждую новую попытку он мог сделать только через неделю при путешествии в Осташков за продуктами. Сначала он ничего не подозревая, принес свою посылку, завернутую в обычную бумагу и перевязанную бечевкой. И узнал в окошке, что так дело не пойдет, упаковать надо в маленький деревянный ящик. Когда он пришел для следующей попытки, оказалось, что ящик нужно дополнительно зашить в ткань. Понимание давалось нелегко. Господин Венцель не говорил по-русски, а приемщица по-немецки. Ну, хорошо, в следующий раз он принес ящик, обшитый на манер холостяка в ткань из нескольких лоскутков. Приемщица с настоящим сожалением покачала головой. Стало ясно, что это тоже не подходит, она объяснила ему знаками, что ткань должна быть прочной белой холстиной и ни в коем случае не заштопанной. И так далее, пока адрес не был написан на правильном месте, и все не было зашито в соответствии с требованиями, а на ящик не была поставлена печать.
Господин Венцель навсегда оставался для меня примером терпеливого, неутомимого, целеустремленного человека. Он никогда не нервничал, не злился, но всегда упорно стремился к цели. Наконец-то его посылка уехала. Затем он из альтруистских соображений написал инструкцию о том, что нужно сделать при отправке посылки и отчет о своем опыте, полученном таким трудом, и отдал все это интересующимся коллегам. После его прорыва нам уже было легче.
В последующие годы господин Венцель стал моим сотрудником в работе по измерениям в сверхзвуковой аэродинамической трубе. Эта труба запускалась с помощью сжатого воздуха. Два чудесных поршневых компрессора несколько часов закачивали воздух с давлением 150 атмосфер в батарею больших стальных баллонов. Мы могли затем продувать трубу в течение нескольких минут со сверхзвуковой скоростью и делать измерения в потоке. Однажды на одном из компрессоров случилась авария, сломался шатун. Возникло большое возбуждение в русском руководстве. Пришел директор и тут же обвинил молодого симпатичного механика, что это он виновен в поломке, так как якобы заснул во время работы. Молодой человек был в ужасе от такого обвинения и оправдывался, что он не спал, и следил за работой компрессора. И вдруг — большой бух и крах, и машина сломалась. Господин Венцель во время этого диспута рассматривал некоторые разрушенные детали, собрал разломанные куски и как опытный авиаинженер сразу увидел следы усталостного излома в материале. Он показал их мне, пока все остальные еще горячо разговаривали. Я обратился к русскому директору и обещал быстро представить ему записку о причине поломки, он согласился и попрощался. Молодому русскому мы ободряюще кивнули, он понял, что мы убеждены в его невиновности. Господин Венцель быстро составил свою записку, снабдил ее своими комментариями и фотографиями места излома, убеждавшими в действительной причине аварии. Директор был доволен, вскоре были получены запасные детали, и оба компрессора опять работали под присмотром бравого молодого компрессорного машиниста.
КАКУЮ ТЕМПЕРАТУРУ ИМЕЕТ КОРПУС РАКЕТЫ ПРИ ПОЛЕТЕ?
В первые месяцы начала работы в Городомле нас посетил приехавший из Москвы господин Витошкин ответственный в министерстве за ракетостроение; высокий, крепкого сложения мужчина, примерно пятидесяти лет, со спокойными задумчивыми чертами лица. Главного инженера, господина Бош- Коцюбинского, доктора Вольфа, инженера Бласса, господина Зигмунда и меня поздним вечером пригласили на разговор. Господин Витошкин хотел услышать наше мнение о причинах саморазрушения летящей ракеты, или «преждевременном взрыве ракеты в воздухе», как называли эту проблему ракетостроители из Пенемюнде.
Речь шла о следующем. На полигоне в Пенемюнде специалисты наблюдали, как ракеты разрушались, не долетая до цели. Тогда не удалось точно определить причины этого явления. Подтверждалось, что ракеты имели оптимальные прочностные характеристики соответственно своим аэродинамическим параметрам. Они должны были бы выдерживать большие нагрузки при полете к цели даже со сверхзвуковой скоростью. Тогда, в условиях жестких сроков и военной обстановки, подробное и основательное исследование этой проблемы было невозможно, и места, прочность которых казалась сомнительной, просто попытались залатать металлическими бандажами и манжетами.
В тот вечер мы не смогли дать ответ господину Витошкину, но обещали подумать над этой проблемой. Только несколько дней спустя конструкторы спросили меня, какова может быть температура оболочки ракеты при полете. Тем самым, как мы поняли позднее, была затронута проблема фундаментального значения. Я разрешил этот актуальный вопрос довольно быстро, как одну из рутинных проблем, которые постоянно попадаются аэродинамику. Я подумал, что острие летящего со сверхзвуковой скоростью тела сильно уплотняет окружающий его воздух. Из-за сжатия температура повышается. Я тут же рассчитал температуру в зависимости от скорости и высоты полета, начертил зависимость ее от времени и передал листок конструкторам. Тем самым, как я думал, проблема была решена. Но не тут-то было. Конструкторы поговорили с одним нашим инженером, который раньше принимал участие в пробных запусках ракет в Пенемюнде. Этому человеку было известно, что во время полета температура автоматически измерялась на корпусе ракеты и передавалась на станцию слежения на земле. Он вспомнил прежние значения температуры, они были гораздо выше моих расчетных.
Господин Бласс, руководитель конструкторского отдела, и господин Тоебе, специалист по прочности, пришли ко мне и спросили о надежности моего расчета. Я еще раз все проверил и подтвердил, что при сжатии воздуха получаются те значения, которые я рассчитал. Конструктор и прочнист еще раз объяснили мне, насколько важно предварительно точно рассчитать температуру. Ведь прочность металла при повышении температуры уменьшается. По воспоминаниям инженера температура была такой высокой, что можно было ожидать потерю прочности. Однако рассчитанная мною температура лежала в области, которая не влияет на прочность материала. Я подумал: или инженер ошибается в своих воспоминаниях, или помимо сжатия окружающего воздуха есть и другие факторы, из-за которых обшивка ракеты может нагреваться. Во
