— Ну тогда… Как тебя зовут? Лоренцо. Лоренцо, послушай меня внимательно. Я по-хорошему отнеслась к тебе. Утром ты попросил меня никому ничего не говорить, и я никому ничего не сказала. И ни о чем тебя не расспрашивала. Не захотела ничего знать. Это твои дела. А теперь прошу тебя о помощи. Выйди на минутку, открой мне дверь, я войду, и никто нас не увидит.
— Нет. Я поклялся, что не выйду.
Она посмотрела на меня:
— Кому поклялся?
— Самому себе.
Она затянулась сигаретой.
— Тогда знаешь, что я сделаю? Позвоню по домофону и сообщу, что ты сидишь в подвале. Как тебе такой план?
— Ты ни за что этого не сделаешь…
Оливия недобро усмехнулась:
— Вот как? Ты меня плохо знаешь…
Она отошла на середину двора и довольно громко заговорила:
— Внимание, внимание! В подвале прячется мальчик. Это Лоренцо Куни, он притворяется, будто отправился кататься на лыжах. Владельцы дома…
Я ухватился за оконную решетку и взмолился:
— Тихо! Замолчи, прошу тебя!
Она весело посмотрела на меня:
— Тогда открой, или мне нужно разбудить весь дом?
Я никак не ожидал, что она так вероломна. Она провела меня.
— Хорошо. Но завтра утром уйдешь. Обещаешь?
— Обещаю.
— Ладно. Иди к двери.
Я выбежал так поспешно, что только в коридоре заметил, что не обулся. Надо было сделать все как можно быстрее. К счастью, время было уже позднее. Родители иногда возвращались за полночь, но не позже трех.
— А что, если сейчас, открывая дверь, столкнусь с ними? Ох и вляпаюсь! — сказал я себе, летя через две ступеньки наверх. Миновал каморку привратника. Ночью Мартышку можно не опасаться. Он спал чуть ли не летаргическим сном. Он объяснит мне почему. Виной тому цыгане, которые что-то сделали с ним. Года три назад они проникли в его квартиру и прыснули ему в лицо каким-то усыпляющим спреем. Притом что кругом множество домов, полных денег, картин и драгоценностей, эти придурки отправились грабить Мартышку. Взяли у него пару очков и радиоприемник. Короче, этот бедолага спал потом трое суток. Даже врачи «скорой помощи» не могли разбудить его. С тех пор он все время чувствовал себя усталым, и когда засыпал, то дрых без задних ног. «Если начнется землетрясение, я пропал. Что за дрянью опрыскали меня эти чертовы цыгане?»
Я пробежал по холодному мрамору вестибюля. Открыл дверь подъезда. Оливия стояла, поджидая меня.
— Спасибо, братишка, — сказала она.
6
Оливия опустилась на диван. Сняла сапоги, положила ногу на ногу и закурила вторую сигарету.
— А здесь очень даже недурно. Правда, хорошо.
— Спасибо, — ответил я, как будто это был мой дом.
— Попить найдется что-нибудь?
— Фруктовый сок, кока-кола… теплая… и вода.
— А пива нет?
— Нет.
— Тогда немного сока, — распорядилась она, словно сидела за стойкой в баре.
Я принес ей бутылку, она сделала большой глоток и вытерла рукавом рот.
— Первая спокойная минута за весь день. — Оливия потерла глаза и выпустила облако дыма. — Мне нужно отдохнуть. — Она откинула голову на спинку дивана и уставилась в темный потолок.
Я молча смотрел на нее, не зная, что сказать. Может быть, ей не хотелось разговаривать или она не считала меня человеком, с которым стоит говорить. Тем лучше.
Я лег на кровать и принялся читать, но не мог сосредоточиться. И посматривал на нее из-за книги. Глаза закрыты. Сигарета в губах, пепел на ней нарастает, но Оливия не сбрасывает его. Я встревожился, вдруг он упадет на ее одежду и она загорится. Может, она уже спит.
— Тебе холодно? Хочешь одеяло? — спросит я, чтобы понять, уснула она или нет.
Она ответила не сразу. Не открывая глаз, проговорила:
— Да, спасибо.
— Это одеяла графини… Старые и немного вонючие.
— Графини?
— Да, той, что жита тут раньше. Представляешь, папа купил дом и не выгнал ее. Ждал, пока умрет. Чтобы помочь ей. Все эти вещи принадлежали графине Нунцианте.
— А… Он купил на условиях пожизненного содержания.
— Что это значит?
— Не знаешь, что такое пожизненное содержание?
— Нет.
— Это когда человек, у которого нет родственников или нет никаких денег, очень дешево продает дом, оставляя за собой право жить в нем до самой смерти… Трудно объяснить… — Она усмехнулась. — Постой, сейчас объясню как следует… — Она говорила медленно, как бы с трудом подбирая слова. — Представь себе, что ты старик и у тебя нет никого, у тебя жалкая пенсия, и что ты тогда делаешь? Продаешь дом вместе с собой, и только после твоей смерти дом и все имущество в нем переходят тому, кто его купит… Понял?
— Да. — Я ничего не понял. — Но на какой срок?
— Зависит от того, когда умрешь. Через день или через десять лет. Говорят, что после того, как продашь на таких условиях, никогда не умрешь. Умирающий продает дом при условии пожизненного содержания, а потом живет еще двадцать лет.
— Как же так?
— Не знаю… Но думаю, если люди надеются, что ты умрешь…
— Выходит, если купил дом, то должен надеяться, что старик скоро умрет. Это плохо.
— Молодец. Выходит, папа… купил… ваш дом, когда она… — Оливия замолчала. Я ждал, что она закончит свою мысль, но увидел, что руки ее внезапно упали, будто ей выстрелили в грудь, пепел осыпался на шею.
Я осторожно приблизился к ее лицу и прислушался. Она дышала.
Я вынул у нее изо рта окурок, взял одеяло и укрыл ее.
Когда я проснулся, солнце сияло уже высоко в синем, безоблачном небе. Пальму качало от ветра. В Кортине стояла прекрасная погода для катания на лыжах.
Оливия спала, свернувшись калачиком, уткнувшись лицом в грязную подушку. Должно быть, она действительно очень устала.
Пусть отдохнет еще немного, решил я и вспомнил, что выключил мобильник. И как только включил его, сразу же получил три эсэмэски. Две от мамы. Она беспокоилась и просила позвонить ей, как только наладится связь. Третья от отца. Он писал, что мама тревожится и что я должен позвонить ей, как только заработает телефон. Я позавтракал и сел играть в «Соул Ривер».
