трудности, постараемся выяснить намерения и замыслы Филиппа, связанные с войной против персов.
Непосредственной целью войны следует считать освобождение западноанатолийских прибрежных городов. В геополитическом отношении это означало включение их в границы Эгейского бассейна. Вековой опыт учил, что закрепление на прибрежной полосе требовало овладения плацдармом на материке, т. е., для того чтобы освободить Ионию, необходимо было завоевать Малую Азию вплоть до Тавра. Это не только соответствовало программе-минимум Исократа[20], но и должно было прийти в голову Филиппу по ряду других соображений. Ведь Малая Азия по своему географическому положению была необходимым дополнением к Балканам и Эгеиде: она вполне подходила для размещения избыточного населения Греции и Македонии. Таким образом можно было решить социальные проблемы перенаселенности и устройства изгнанников. Малая Азия благодаря своим размерам могла быть полностью эллинизирована.
Если план Филиппа завоевания Анатолийского полуострова не подлежит сомнению, то вопрос о захвате Сирии и Египта следует считать открытым. Однако можно предположить, что эти страны могли стать легкой добычей Филиппа или кого-либо из его наследников, так как они сами по себе склонны были искать культурного сближения с Западом и развивались в том же направлении.
Важнее всего, впрочем, то, что Филипп в своих замыслах никогда не выходил за пределы Средиземноморского ареала и планы захвата всей Персидской державы ему были чужды. Подобная цель была непосильна для греко-македонского союза хотя бы потому, что центр новой империи сместился бы на восток, далеко от Македонии. Это ни в коей мере не пошло бы на пользу ее жителям, а скорее повредило бы им. Филипп на протяжении всего правления был представителем не только македонян, но и подчинившихся ему эллинов. Проявляя всегда умеренность и сдержанность, он вряд ли когда-нибудь отходил от своих принципов. Именно по этой причине Парменион и его друзья утверждали, что Филипп не простирал своих планов дальше Тавра или Евфрата.
Поэтому Филипп, вдохновитель Персидской войны, остается для нас такой же творческой личностью, каким он нам представляется как основатель Балканской державы и греческий гегемон, создатель основ македонско-эллинской общности.
Отец и сын редко бывают одинаково одаренными. Однако Филипп и Александр и как правители, и как полководцы оказались в одинаковой степени на высоте. И тем не менее Александр во многом не походил на своего отца. Способности Александра проявились совершенно иначе, и его стремления были другими. Между отцом и сыном лежала глубокая пропасть. Выяснить сущность их различий — задача весьма заманчивая.
Аргеады — племенные цари и полководцы — были тесно связаны корнями с патриархальными обычаями. Филипп сохранял верность обычаям предков и, как бы высоко ни подняла его судьба, никогда не порывал унаследованных от предков связей. Все, к чему он стремился, не выходило за рамки традиционных понятий. Так же обстояло дело и с гегемонией над эллинами, которой добивались еще Александр I и Архелай.
Таким образом, Филипп оставался выразителем народных устремлений, что нашло свое выражение в объединении сил македонян и эллинов. Поэтому мы можем рассматривать его как слугу македонско- эллинского симбиоза, начало которому было положено много столетий назад. То, чего достиг Филипп, неизбежно должно было свершиться, и те проблемы, которые он решал, встали перед македонянами одновременно с его вступлением на престол. В силу этого Филипп никоим образом не опережал хода времени; он был жнецом уже давно созревшей жатвы. Вот почему македонский царь не выходил за рамки традиции, а его этика и логика соответствовали требованиям и возможностям его времени. Величие Филиппа заключалось в том, что он никогда не стремился обогнать свое время, не вел азартной игры с невозможным и не ставил перед собой неразрешимых задач.
В этом и заключено различие между отцом и сыном, ибо Александр — человек, штурмующий все и вся, не связанный ни с прошлым, ни с традициями, ни с национальными обязательствами, ни с общественным мнением, ни с возможностями и задачами своего времени. Его мировоззрение и логическая мысль уже не были отягощены представлениями, посеянными до него, из которых вышел он сам, они подчинялись только таившимся в нем внутренним силам. Александру были присущи представления о величии и о роли, которую он должен был сыграть. Если кругозор Филиппа ограничивался интересами Македонии и Греции, то Александр видел себя властителем безграничного мира, считая Македонию лишь небольшой его частью. Однако не будем забегать вперед, поскольку пока мы говорим об отце, а не о его гениальном сыне. Для правильной же оценки личности Филиппа необходимо было отметить в общих чертах основные различия между этими двумя людьми.
Это касается, впрочем, не только основных черт их характеров, но и мелочей. Различие между Филиппом и Александром можно проследить на примере их полководческого искусства. Хотя Филипп был в этом отношении учеником Эпаминонда, а Александр — своего отца и каждый из них совершенствовал тактику и стратегию своего учителя, тем не менее оба всегда находили собственное оригинальное решение. Можно ли научиться искусству полководца? Трудно ответить на этот вопрос. Во всяком случае по сравнению с Эпаминондом Филипп далеко продвинулся вперед. Это, во-первых, создание знаменитой фаланги и комбинированное использование ее вместе с тяжелой конницей и легковооруженной пехотой, что облегчало преследование врага. Во-вторых, проведение походов в тяжелых условиях холодной и снежной зимы. В-третьих, характерная для Балкан война в горных условиях. Но особенно заслуживало внимания введение дальнобойной артиллерии, изобретенной еще в Сиракузах для осадной войны.
С помощью такого войска отец, а позднее сын, нанося молниеносные удары, могли осуществлять свои планы сражений, искусно используя тактику «балканских обходов», умело предвосхищать планы врага. Как Александр, так и Филипп всегда находились в первых рядах, подавая пример личным бесстрашием. Филипп не раз был ранен, а под Мефоной он даже лишился глаза. Согласно древнемакедонскому обычаю, царь не должен был уступать никому в воинской доблести.
Будучи похожим в этом отношении на отца, Александр как полководец принципиально от него отличался. В сражениях проявлялись его незаурядные способности стратега, благодаря чему он всегда достигал намеченной цели и побеждал. Филипп же предпочитал сражаться с помощью дипломатии, пропаганды, не гнушался и подкупом. В отличие от Александра он предпочитал выискивать у врага самое слабое место. Когда же дело доходило до решающего удара, то хотя в конечном счете он и одерживал победу, но на пути к ней был готов и на отступление. «Я отступал, подобно барану, чтобы сильнее ударить рогами», — сказал Филипп, дважды побежденный фокидянами. Даже потерпев поражение, он не падал духом, а продолжал военные действия и с блеском поражал врага. Филипп благодаря гибкости своего военного искусства оправдывал славу «истинного балканца». Александр нападал на противника, как бог войны, и в первом бою добивался успеха. Филипп же сражался с врагом как равный ему по силе.
Филипп был великим мастером политической игры, он никогда не ставил на карту все ради победы и предпочитал развязать тот или иной узел, а не рубить с плеча. Он напоминал гомеровского Одиссея и как хороший воин, и как мастер хитросплетенной интриги. Недаром его отрочество прошло в Фивах. Став царем, он одолел греков острым умом и их же оружием. Будучи блестящим психологом, Филипп искусно сглаживал все шероховатости, поддерживал друзей, склонял на свою сторону колеблющихся и таким образом обманывал противника. Ни один политик не владел до такой степени искусством принципа divide et impera[21], не умел столь виртуозно использовать пропаганду, обман, отвлекающие маневры. Он ловко и гибко приноравливался к ситуации, будучи то простодушным, то хитроумным, гуманным или жестоким, скромным или величественным, сдержанным или стремительным. Иногда Филипп делал вид, что отказался от своих намерений, но на деле просто ждал подходящего момента. Он мог казаться безучастным, но в действительности скрывал свои намерения. Он всегда точно рассчитывал действия противника, в то время как последний никогда не мог предугадать его планов. Все это сложное искусство дипломатии было совершенно чуждо натуре Александра, который вообще не признавал чужих государств, а следовательно, и дипломатических отношений с ними. Он не желал действовать по принципу «Живи сам и давай жить другим». Александр хотел всех осчастливить, но на свой манер: все, что он сам считал наилучшим, должно было стать благом и для других. Для него существовал лишь один вид внешнеполитических отношений — безоговорочная капитуляция.
Дипломатической ловкости Филиппа соответствовали его внешняя привлекательность и личное
