только не дома и не в машине. В этом случае мы выезжали за город, оставляли машину — и ходили, обсуждая проблемы на русском языке.
Чем мы занимались за рубежом. В основном предпринимательской деятельностью. Мы имели возможность и право заключать всяческие торговые сделки с любой страной и фирмой. Главным образом я занимался тем, что являлся посредником между покупателем и продавцом. За это получал проценты. И, конечно, использовал знакомства по разведывательной линии. Публика, с которой мы были связаны, давала нам объективные сведения о ходе и состоянии дел на рынках различных стран.
У нас было на связи по нескольку агентов, и мы получали от них информацию, документы и передавали эти сведения в Центр. Делали всё, как должно было быть. Это наша практическая жизнь и работа. У нас была двусторонняя связь: от Центра к нам, и от нас — в Центр.
Однажды у нас чуть не случилась неприятность. В первые годы радиопередатчик был громоздкий — весил 16 кг. Это потом, за два десятилетия, технику усовершенствовали, и мы в последние годы получили уже аппараты модерн. А тот, пудовый, таскать было нельзя и спрятать было также очень сложно.
И однажды утром читаем в газете, что вчера на соседней улице в таком-то доме произведён обыск на предмет наличия и пресечения работы нелегального радиопередатчика. Когда мы вышли из дома, где сняли временное жилище, по улице курсировали машины с антеннами-пеленгаторами.
А произошло следующее. Во время радиосеанса с Центром, когда Елизавета Ивановна передавала сообщение, в нашем передатчике отказала одна лампа и сеанс длился дольше обычного. Но повезло нам и на этот раз. Наше жилище находилось, по счастливому стечению обстоятельств, на уровне их государственной радиостанции, которая тоже наверняка работала во время нашего сеанса с Центром. И мы оказались как бы в стороне. Заподозрили кого-то другого. Но дальше рисковать нам было нельзя, и мы временно прекратили выходить на связь. Держали, как и положено в таких случаях, паузу около трёх месяцев.
Однажды к нам приехал наш сотрудник из Центра. Этот человек, в принципе, мог подковать блоху. Для нас он обустроил прекрасный тайник для радиопередатчика. Но в один из дней, когда он у нас работал, к нам в гости вдруг нагрянули наши знакомые, которым объяснить присутствие в доме этого человека было бы крайне трудно. Наш умелец не растерялся, залез на чердак и терпеливо сидел там три часа, пока гости наши не уехали от нас.
Л вот ещё случай, который может произойти с каждым, даже самым гениальным разведчиком. От этого случая нет спасения, и кто бы, где бы и как бы ни учил вас, никакая наука и никакие профессиональные ухищрения не помогут. Разве можно избежать случая?
Было это давно, когда я во время подготовки к нелегальной работе находился в одной из стран Европы. Однажды вечером я спокойно возвращаюсь домой. И тут встречается мне прохожий, который с большим изумлением на русском языке спрашивает: „Миша, что ты здесь делаешь?“ Я с испугу вылупил глаза, смотрю на него. Тогда он ко мне на английском: „Is it Possible? — Возможно ли это?“ Молчу, просто молчу. Он отошёл, но через секунду снова подбежал ко мне: „Миша Мукасей, ты не помнишь как мы вместе бывали в консульстве?“ Как же не помнить! Семья выходцев из России, жили в Америке, мама его преподавала у нас в консульстве в Лос-Анджелесе английский язык, а он был в те годы подростком. А тут превратился в молодого красивого джентльмена, которому я прямо говорю: „I don’t knou you. — Я вас не знаю совсем“. Разошлись и, к счастью, без оперативных последствий. Такие встречи происходят и довольно часто. Для некоторых моих коллег они заканчивались, мягко говоря, не столь удачно.
Язык — это чуть не самое главное оружие разведчика. Искали мы с женой однажды, ну скажем в Амстердаме или в Антверпене, одного нашего пропавшего человека. Он три месяца не выходил на связь. И Центр поставил перед нами задачу: найти, узнать, в чём дело, и помочь. Приложив определенные усилия, мы отыскали судно, на котором он плавал. Называлось оно „Игл“ — „Орёл“ по-русски. Когда я на немецком языке попросил, чтобы нас с женой доставили на этот стоящий на рейде корабль, даже разговаривать с нами не стали, не то чтобы куда-то везти.
Это было в середине 50-х годов, и, видимо, не попал я с языком: тогда случилось, что немецкий не всех устраивал, и нас прямо окатили презрением. Таким образом, утро выдалось неудачным, но мы решили рискнуть ещё раз.
Вечером я по-другому оделся (пригодился, кстати, парик) и требовательным тоном, на простецком английском заявил, что нам прямо сейчас необходимо попасть на „Игл“. Командный тон произвёл впечатление: сразу предложили садиться в моторку, что мы и сделали. Подошли к кораблю, вскарабкались по трапу на палубу. Смотрим — вон он, наш человек, работает на палубе.
Правда, к тому времени Центр на всякий случай изготовил документы — пропавший моряк являлся родственником моей жены, но доказательств никто не спрашивал, и мы обратились к старшему с просьбой: „Не могли бы мы увидеть мистера такого-то?“ „Вон ваш мистер, палубу драит“ — ответили нам. Так мы и встретились с нашим моряком.
Пропал же он потому, что решил развлечься и купил себе мотоцикл. Ну и на радостях прокатился так, что попал в аварию, после чего загремел в больницу на три месяца. Этот случай, между прочим, говорит о том, что в выборе развлечений разведчик должен быть крайне осторожным.
Л вообще мой коллега отличался неописуемой смелостью. Раньше он был помощником капитана одного большого корабля. Немецкая бомба попала в его судно, и командир погиб. Тогда наш друг принял командование на себя и привёл горящий корабль в Ленинград. Сам он был родом оттуда. Мы с Елизаветой Ивановной на этот раз отыскали его на „Орле“ и потом долгое время тесно работали с ним за рубежом вместе.
Во время событий в Венгрии в 1956 году мы с Елизаветой были уже в Европе. Повстанцы относились к коммунистам жестко, зло, и то, что Хрущев послал туда пушки, мы посчитали тогда правильным. А вот о событиях в Чехословакии, о Пражской весне писали в Центр открыто: наше правительство делает большую ошибку. В донесении мы прямо указывали, что чехи будут помнить обо всем лет сто и превратятся в наших врагов. Мы бывали в этой стране неоднократно и обстановку там знали достаточно хорошо.
По поводу Израиля у нас было собственное мнение. Однажды мы прибыли туда месяца на три. Только что закончилась война 1967 года, и Когда мы ездили по отдельным районам, ещё взрывались бомбы. Центром нам была поставлена конкретная задача. Для её выполнения требовалось найти компетентных людей, которые были бы в курсе того, что собирается предпринять израильское правительство в дальнейшем с арабским миром. Удалось выйти на одного человека, который был не только в курсе событий, но и сам выяснял для нас многое непонятное. В своё время он состоял в правительстве, потом его уволили и сильно этим озлобили. Он не знал Тогда, на кого работает, — мы все расспросы вели очень осторожно. Но знал он действительно очень много. Были и другие высокопоставленные источники. Это позволило нам ещё в 1970 году сделать определённый вывод: Израиль может пойти на некоторые уступки арабам и палестинцам. Но только не за счёт Иерусалима. Тут они голову положат, но его ни за что не отдадут. Я так и сообщил в своём донесении. Тогда этот мой отчёт в Центре восторга и понимания не вызвал. Прошло более 30 лет. И я счастлив, что тогда не ошибся!»
«Наши сотрудники относились ко мне очень хорошо и гуманно, — отмечает Елизавета Ивановна. — Получалось так, что каждый год я проводила свой отпуск с детьми. И ребята у нас с Мишей выросли талантливые. Сын Анатолий — один из лучших кинооператоров. Дочка тоже была связана с кино, работала администратором, директором картин на Центральной студии документальных фильмов. У Анатолия жена — Светлана Дружинина, актриса, кинорежиссер, она мне сразу понравилась. У нас в семье четыре члена Союза кинематографистов. Личная жизнь у нас удалась. Мы можем гордиться редчайшим взаимопониманием. Один взгляд Михаила Исааковича — и мне всё абсолютно ясно. Лечу — и выполняю…
Думаю, что мы из всех разведывательных пар действительно редкая по пониманию друг друга. Не помню, чтобы мы не выполнили хотя бы одного какого-то задания. Обычно что-то даже перевыполняли.
И ни разу никого не подвели. Выручать нас не приходилось, потому что провалом не пахло. Поэтому известны мы лишь в своём узком кругу. Тихо получали государственные награды и благодарности от руководства разведки и КГБ СССР и работали, как от нас того требовали, на благо своего Отечества».
«У меня орден Красного Знамени за первый период нелегальной работы, Когда удалось сразу после приезда довольно быстро вжиться и организовать работу, — отмечает Михаил Исаакович. — Резидентуру
