— Сойку, — кричить Стас.
— Що, сойку?
— Кидайте сойку!
Я по-гандбольному фігачу в Полю сойку. Поля ухиляється, і сойка хряпає якогось мужика по потилиці. Двері електрички зачиняються. Finis.
— Що це було? — питаю я в Стаса нагорі.
— Та так, — каже він. — Довго пояснювати. Трюк один. «Нечесна чесність» називається.
Мама довго й прискіпливо розглядає кросівки:
— Де взяв?
— Учитель літератури купив, — винувато відповідає Стас. — Ми, правда, сойку загубили.
— Яку сойку? — фігачить його рушником мама. — Як ми тепер твоєму вчителю гроші віддамо?
— Він сказав, як виросту, то й віддам.
— Ну-ну, — киває мама, — так я й повірити-повірила.
Потім вона йде в кімнату до Студента, і вони довго про щось радяться, але що б вони там не нарадили, Стас знає точно — сойку вже не вернеш… так само, як і бутси, які мама збирається завтра віднести на ринок…
Суботній ранок починається о другій дня. Першим ділом, ніби солдат строкової служби, я ставлю на шпалерах позначку — іще один відпрацьований у школі тиждень. Варю каву, курю у вікно. У двері моєї квартири з відрізаним дзвінком хтось грюкає.
— Хто там? — підходжу й знуджено питаю я.
— Відкривайте, міліція! — чую у відповідь.
— Не відкрию, — кажу я, а сам думаю: «Поля, точно Поля помстилася».
— Відкривайте, відкривайте, а то зараз двері на хуй спиляєм, по-хорошому відкривайте.
І я відкриваю. «ZAZ» валить зі стереосистеми свій «Падам». Мене натомість валять на підлогу. Кава розливається.
— Ну що, — кажуть копи, — дострибався, педофіл довбаний? — і застібають мені на зап’ястках важкі холодні браслети.
Браслети нагадують командирські годинники. От тільки нащо мені аж два годинники?
ОЛЕКСАНДР «ФОЗЗІ» СИДОРЕНКО
ПИСТОН[6]
Если твою голову пришить собаке, она с ума сойдет.
Когда Пистон был совсем еще маленький, дед Петро рассказывал, как однажды в получку дождался последних десяти билетов в мгновенной лотерее «Спринт», взял их все и выиграл чуть ли не сто пятьдесят рублей. Стоя возле киоска, Пистон прям заулыбался, вспоминая, как хорошо было с дедой, когда тот хильнет рюмашку на праздник и давай всех веселить своими историями «за старую жизнь».
Про дедыну удачу Пистон слышал сто раз, и теперь, когда так нужны были деньги, у него и тени сомнения не оставалось в том, что самое разумное решение — дождаться двух последних билетов, взять их на рупь, а там счастье и подвалит. Жалко только, что тёханка в киоске попалась злая и никак не хотела сознаваться, сколько билетов у нее осталось. Может, последние она спецом себе забирает, и еще не факт, что продаст ребенку лотерею…
Народ билеты брал вяло: за последние два часа подошло человек пять, не больше, да и то когда тралика долго не было. Деда говорил, шо их завозят раз в день и нужно ждать вечера. Ладно, повисим, время есть. От нечего делать можно было поиграть в какую-нибудь игру — типа в какую сторону больше проедет белых «жигулей» — или посчитать, сколько процентов прибыли получил дед Петро в свой лучший вечер. Тем более что сейчас Пистон был уже нормальный взрослый пацан, шестой заканчивался класс, и он легко мог бы порадовать дедушку, подсчитав в уме, что выпало тогда ему аж 2900 % прибыли. Только вот деды уже два с половиной года как не было, а больше никто пистоновской соображалкой особо не интересовался.
В спецклассе оно ведь как: раз ты умный, значит — не футболист. Вот волейболисты там или фехтовальщики, не говоря уже о похожих на девочек фигуристах — они типа умные, а футболисты — вроде боксеров, отбитые все наглухо. Пистон, между нами говоря, очень хотел быть футболистом и никем другим, поэтому если он и знал ответ задачи на уроке, то молчал себе в тряпочку, потому что спецкласс — на то он и спецкласс, все свои, и только начнешь умничать за проценты с дробями, как сразу решат, что футболистом тебе не быть и место твое — на банке[7].
Пистон этот подход не сам вычислил — был пример: давно, еще когда он ходил пешком вровень с табуретами, Виталик играл в той же седьмой ДЮСШ[8]. Так был у них в классе один такой умный, причем вратарь[9], и тренер его в основу не ставил, потому шо умничал этот пацан много. Раньше Пистон помнил весь Виталиковый год по фамилиям, но много времени прошло, так что этот умник-вратарь так и остался бесфамильным не то Гешей, не то Гариком, живым примером того, как не надо вести себя в команде.
Фотка братухиного года висела рядом с пистоновской командой, над кроватью в их с Катькой комнате. Фотографировали перед какими-то соревнованиями, на традиционном месте — у забора возле стадиона, да и в той же старой синей форме с длинным рукавом, в которой переиграло годов десять, не меньше. Веталь на ней стоял между тренером, Андрей Николаичем, и неизменным представителем райкома комсомола, бывшей прыгуньей в высоту Плесоцкой. Руки на груди, левое плечо вперед, чтобы капитанскую повязку было хорошо видно.
Он был высокий, как батя, поэтому как начал играть переднего защитника, так и закончил. Остальные фотки Виталика матушка прибрала после суда, но эта осталась — вполне возможно, шо она решила, будто это пистоновская команда.
Братану сидеть еще лет пять, в лучшем случае он мог выйти в девяностом году, когда Пистон по своему жизненному плану должен был попасть в заявку сборной СССР на чемпионат мира. Не в основе, конечно, ему ж тогда всего восемнадцать будет, но в качестве самого перспективного таланта страны, который может и сетку с мячиками с автобуса притаранить, и заменить кого в средней линии, если сломают империалисты. Об этом плане знали только два человека — Пистон да дед Петро, больше никому об этом знать не следовало.
Шо было неудачно, так это конец месяца. Случись попадалово через недельку, можно было б влегкую размутить батю на трешку, а то и пятерку, если поймать его в удачном настроении после просмотра программы «Служу Советскому Союзу»[10].
До получки еще нужно было дотянуть, последние дни ели гречку да коробов, которых батя привез в воскресенье со ставка и поселил в ванной пожить еще малость. А к матушке Пистон сейчас в любой день месяца не обратился бы — мало того, что она экономила и любые пистоновские расходы проходили у нее по списку «глупостя», так на той неделе еще привязалась к нему из-за каких-то непонятных пятен на простынке и отодрала за уши так, что хотелось ее прибить.
Скандал вышел отвратительный. Пистон, правда, многого не понял, но и фразы «как знала, шо не надо тебя было оставлять, басаврюк» хватило. Так что теперь общение у них было короткое — насыпет хавчика и краями, только ходит злая по хате, зыркает и постоянно следит, чтобы двери в комнату были открытые. Пистон теперь игрался с мячом на коридоре, только когда матушка на работе, а с полседьмого сидел тихо и типа делал всю дорогу уроки.
