живых нас осталось лишь несколько человек.
К вечеру повстречали нескольких красноармейцев. Приказываю им присоединиться к нам. Иначе, без красноармейцев, совершенно некому нести караульную службу по ночам и собирать дрова для костров. Не офицерское это дело… Беседуя с бойцами, убеждаюсь, что большинство рассуждают здраво:
— Досадно, что наверху у нас что-то проглядели.
Лукавят. Сказали бы прямо, как Чапаев в Гражданскую войну говорил:
— Все измены в штабах кроются…
Нас уже около тридцати человек. Медленно продвигаемся на восток.
Ночь. Идем строго по компасу. Стараемся не шуметь.
На рассвете наткнулись на группу человек в двадцать. И не поймешь, военные они или гражданские. Вскоре неизвестные подошли к нам. Внешне это разношерстный народ. Несколько человек сохранили не только форму, но и оружие. А кое-кто поспешил сорвать петлицы с гимнастерок, звездочки с пилоток, были и такие, кто заменил форму на истрепанную гражданскую одежду. Оказывается, из 10-й армии. Из той самой, ответственность за которую я должен был бы взять на себя, когда вечером 22 июня приехал на командный пункт армии.
— Опасно ходить в форме, — оправдывается один из переодетых, оказавшийся старшим лейтенантом. — Кругом фашисты, да и свое кулачье снова клыки показало.
— Значит, советуете снять форму?
Молчит.
Пусть помолчит. Возможно, ему и опасно было ходить в командирской форме. Командира, комиссара и еврея, без согласования с начальством, имеет право расстрелять любой немецкий солдат, но генеральская форма, одетая на мне, это как охранная грамота. Ни один немец не поднимет оружие на такую ценную добычу, как генерал. Генералов не убивают. Генералов охраняют. Генералов не допрашивают. С генералами беседуют. Ни за что не сниму форму, пока не выберемся к своим.
И в плен постараюсь не попасть. Не хочу предстать перед немцами в качестве пленного. Я хочу сидеть с немцами на переговорах за одним столом в качестве представителя России, рассуждая, как нам обустроить Россию. Да и у бойцов форма вызывает уважение. Рано мне снимать свою форму.
Особенно сейчас, когда ещё не известно, чья возьмёт? Грохнут в Москве Сталина или он сам грохнет кулаком по своему столу и завертится вся страна, вооружая русских мужиков, которые, как я убедился, могут воевать не хуже немцев?
Нельзя сдаваться в плен, нельзя спешить к фронту. Нужно месяца полтора, пока стоят тёплые июльские дни и ночи, пока не прояснится обстановка, пока не пройдёт сталинский гнев за разгром Западного военного округа, просидеть в лесах.
Положа руку на сердце, признаюсь, что до линии фронта, максимум, две недели хода. Я ставлю себе задачу, выйти из окружения через полтора месяца.
Нас уже около пятидесяти человек. На очередном привале собрал коммунистов и комсомольцев. Они составляли больше половины. Объяснил, что каждый из них должен показывать пример мужества, дисциплинированности. Из нескольких политработников и командиров создал группу разведчиков.
Четверым из них сразу же дал задание: под видом местных жителей пробраться в ближайшую деревню и раздобыть немного продуктов.
Прошло уже около пяти часов, как ушли разведчики, а их все еще нет. Тревога закрадывается в сердце. А вдруг их выследили и схватили? Вдруг, чтобы спасти свои жизни, разведчики рассказали немцам, где находится группа их товарищей во главе с генералом? Может быть, и нам следует ожидать нападения? Бежать? Спасаться? Уходить подальше от места расположения?
Когда уже наступили сумерки, наблюдатели сообщили: 'Разведчики идут'! Вскоре действительно показались четыре фигуры, согнувшиеся под тяжестью груза. Разведчики подошли, поставили наземь мешки, устало вытерли вспотевшие лица. Старший доложил о выполнении задания. Спрашиваю:
— Почему задержались?
— Немцев изучали, товарищ генерал. Подошли к одной машине, не заметили, что за ней солдат стоит. А он увидел нас, кричит: 'Хальт!' и автомат наставляет. На крик солдата появился офицер. Немного разговаривает по-русски. Интересуется: 'Кто такие?' Отвечаю, что мы жители соседней деревни, еле от большевиков удрали. Ищем у немцев спасения. Офицер засмеялся, похлопал меня по плечу, сказал: 'Гут, гут!' Угостил сигаретами, а потом стал расспрашивать. Все Минском интересовался. Видимо, туда собирался ехать. В общем, отделались мы легким испугом, но зато все выяснили. В той деревне оказалось тридцать танков, пять легковых машин, большой обоз. Местного населения почти нет.
— А продукты откуда?
— Стащили у немцев.
Развязали мешки, и из них посыпались банки с консервами, сгущенным молоком, пачки печенья, сигареты. В мешках оказались даже две бутылки французского вина.
Так закончилась эта маленькая фуражирская операция, которую я назвал в рапорте разведывательной.
В поход мы пускались обычно только с наступлением темноты. А днем отдыхали. Поскольку ночи в июне короткие, то отдыхали мы в три раза дольше, чем шли.
В журнале боевых действий укажу, что иногда совершали внезапные нападения на небольшие группы немецких солдат. Отряд растёт, но по-прежнему беден оружием и боеприпасами. Своё оружие, почти всё, побросали, а немцев стараемся не трогать без причины. Вот и нет у многих, особенно у офицеров, оружия, ни своего, ни трофейного. Наганы и пистолеты это не оружие. Из них хорошо только трусов, не идущих в атаку или оставивших свои позиции, расстреливать.
Хочется кушать. Еды опять нет. В сказке Салтыкова-Щедрина, один мужик двух генералов прокормил, а мои мужики не могут вдосталь меня, своего генерала накормить. Наконец, мы приблизились к шоссе, где можно было сделать засаду. В засаду я выделил всех имевших оружие – двадцать человек. Через два часа на дороге показалась машина.
В журнал, о нападении на машину, записал следующее: 'Наши бойцы уничтожили более тридцати солдат и офицеров противника. Уцелевшие немцы скрылись в лесу. Мы захватили шесть автомобилей, тридцать автоматов, много патронов, несколько гранат и вещевые мешки с продуктами'.
Про потерю личного состава, я не сказал ни слова!
Не было у нас потерь по причине отсутствия факта серьёзного боевого столкновения. Застрелили двух немцев в кабине – вот и весь бой.
В общем, зафиксировал я факт проведения успешной боевой операции, а потом весь день ругал себя за это.
Зря я так заврался, заблаговременно создавая легенду о себе – мужественном боевом генерале, громящем тылы врага во главе мужественных воинов.
Ведь ни один толковый фронтовик не поверит, что всего два десятка бойцов, вооруженных винтовками, напав на полсотни автоматчиков, одержали в перестрелке победу, частично прогнав противника в лес, а большую половину уничтожили на месте. Затем, невредимые, ходили между машин, собирали оружие, продукты и что ни один немец не шмальнул парой автоматных очередей из темноты леса по русским, убившим его товарищей.
В ближнем бою с автоматчиками, при двойном численном перевесе врага, вооруженного автоматическим оружием, у красноармейцев нет никаких шансов на победу.
Если бы действительно свела бы судьба нас на дороге, в бою с полусотней немецких автоматчиков, то у каждого из нас судьба получилась бы очень печальная, короткая, прервавшаяся там, в придорожном кювете…
Однажды к месту расположения отряда приблизились девушка в военной гимнастерке и красноармеец. Девушку звали Елизаветой Ершовой.
Как началась война, Лиза пришла в Белостокский военкомат. Просила послать в армию. Военком выдал направление в госпиталь, обмундирование и сумку с красным крестом. До госпиталя дойти не успела, его разбомбили. Пришлось присоединиться к отступающей части.
Колонна нарвалась на гитлеровцев. Снарядом сшибло дерево, возле которого она стояла. Девушка упала без сознания. Когда очнулась, вокруг стояла мертвая тишина. Всюду валялись трупы. С трудом
