при любых обстоятельствах. Мы дали первичную информацию по инциденту в Табасе лишь через сутки. С резидента было сурово взыскано за задержку.
Но ведь разведка не может соперничать со средствами массовой информации в оперативности освещения внешней стороны явлений. В этом нет нужды. Разведка должна заглядывать в глубину, и на это требуется время.
Никуда не уйдешь от действительности тех дней. Стояла чудесная, еще не жаркая погода. Синели на ярком солнце грозди глициний в парке, ласковая тень огромных чинар лежала на подметенных дорожках.
...Несколько выстрелов поодаль. На тротуар падают два молодых человека в защитных куртках. Из машин, откуда раздались выстрелы, выскакивают какие-то люди, забрасывают убитых в объемистый багажник, и машина исчезает. Через несколько минут на месте происшествия появляется пикап с отрядом стражей. Как всегда, поздно.
...Закончилась пятничная молитва в Ахвазе, и аятолла Дастгейб, читавший проповедь, направился в плотном кольце охраны из мечети к автомобилю. Навстречу старцу из толпы шагнул юноша, скромно поздоровавшийся с аятоллой и протянувший руки для традиционного иранского объятия. Видимо, охранники и сам аятолла были знакомы с молодым человеком. В момент объятия грохнул взрыв и разметал по мостовой всю группу. Граната была спрятана у юноши под рубашкой.
...На пятничном намазе в Тегеране корреспонденты окружили Али Хуссейна Хаменаи, готовившегося читать хутбу — проповедь, и кто-то из них оставил магнитофон у минбара — пульта, за которым стоит проповедник, предводитель пятничной молитвы «имам джоме». Хаменаи взял по новому иранскому обычаю в левую руку винтовку с примкнутым штыком, в правую — Коран и обрушил яростную лавину слов на головы «безбожников, лицемеров, прислужников империализма, врагов ислама и Ирана...». Взрывное устройство, спрятанное в магнитофоне, сработало в середине фразы. Хаменаи выжил. «Аллах не счел меня достойным шахадата», — скромно заметил он. В дальнейшем Хаменаи стал президентом исламской республики. Его предшественнику на этом посту — Бахонару с точки зрения человеческой не повезло, а с точки зрения ислама выпала крупная удача. Он испил «чашу шахадата» тем же летом. Бомба была комбинированной фугасной и зажигательной. Погиб премьер-министр Бахонар, погиб президент Раджаи, погибли десятки видных хомейнистов.
...А расстрелы тем временем продолжались. За каждого убитого хомейниста уничтожались десятки и сотни моджахедов. Хватали правого и виноватого, боялись собственной тени и били, били, били, заполняли тюрьмы, пытали, мучили, издевались.
...Вспыхнул мятеж заключенных в страшной тюрьме «Эвин». Во главе восстания стал моджахед Саадати, арестованный еще в апреле 1979 года. Заключенные убили начальника тюрьмы, но сами были перебиты стражей. Саадати расстреляли. Через несколько дней в газетах было опубликовано его «предсмертное письмо», в котором он будто бы отрекался от того, за что боролся всю свою недолгую жизнь. Хомейнисты понимают, что погибший герой продолжает сражаться, пока остаются на земле его враги и его единомышленники. Оклеветать замученного и расстрелянного, представить его жалким перебежчиком, издеваться над самой памятью поверженного противника стало обычным приемом хомейнистов.
Пройдет время. Обретет свое место в истории Ирана Хомейни. Были уже в Иране выдающиеся деятели, чьими именами назывались города, улицы и школы, их идеями, казалось бы, жили целые поколения иранцев. И вдруг... со скрипом, лязгом приходит в движение колесо то ли истории, то ли фортуны, и рассеиваются миражи, летят с пьедесталов бронзовые кумиры, тают в прозрачнейшем персидском воздухе грандиозные мифы.
Кто же он, Хомейни? Одно из самых популярных официальных прозвищ имама Хомейни — «бутшекан», сокрушитель идолов. Он поверг в прах кумиры всех шахов, правивших Ираном, и на памяти ныне живущих, и в незапамятные времена. Хомейни объявил монархистом великого Фирдоуси, чей белоснежный памятник все же остался стоять на одной из центральных площадей столицы, но «Книга царей» — «Шахнаме» подверглась официальному неодобрению. Простодушный, деятельный ходжатоль- эслам Хальхали, все понимающий буквально — уничтожать врагов имама, так уничтожать, сокрушать идолов, так сокрушать — отправляет два бульдозера и бригаду рабочих к усыпальнице, где покоится перевезенный из Иоганнесбурга прах предпоследнего монарха династии Пехлеви, сравнивает усыпальницу с лицом земли. Ходжатоль-эслам торжественно провозглашает, что на этом месте будет сооружен общественный туалет. Народ безмолвствует. Две с половиной тысячи лет самодержавия, разбавленного долгими периодами смут, анархий, чужеземных завоеваний, завершаются планом строительства скромного общественно полезного сооружения и ходжатоль-эсламом Хальхали. Кончился миф. На месте разбитых идолов, разоблаченных и осмеянных мифов вознесся новый истукан. До очередного поворота колеса.
Детали, мелочи, из которых состоит жизнь, уйдут вместе с нами; станут неразличимы добро и зло. В этом таится опасность, ибо история — это урок для будущего. Осмысление истории современниками — часть этого урока. «Нет большего богатства, чем мудрость. Нет горше нищеты, чем невежество», — говорил первый шиитский имам, повелитель правоверных Али ибн-Аби Талиб.
Иностранец в чужой стране живет стереотипами, вольно или невольно меряет все на свой аршин, доверчиво воспринимает суждения соотечественников, если они не противоречат его собственным, самым поверхностным впечатлениям. В душу чужого народа не заглянешь. Она вскормлена другим молоком, вдохнула при рождении другой воздух, впитала другие сказки, пословицы, поверья, ненавидела своих злодеев и восхищалась своими героями. И, тем не менее, в отличие от загадочной русской, персидская душа на протяжении столетий почему-то представлялась европейцам открытой и незамысловатой книгой. Шарден, Малькольм, русский купец Федор Котов, Морьер, французский доктор Февриер и родоначальник расовой теории граф де Гобино, английский государственный деятель лорд Керзон, русский дипломатический чиновник К. Смирнов и военный разведчик А.И. Медведев, журналист Н.П. Мамонтов, коммерсанты А.И. Ломницкий и П.П. Огородников — все они не испытывали ни малейшего затруднения в оценках национальных персидских черт. «Настоящий сын Персии скорее солжет, чем скажет правду»,— высокопарно замечает лорд Керзон.
Вид сверху хорош для обозрения местности перед началом боя, но никак не для изучения народа. Европейцы всегда смотрели на персов сверху вниз. Иран никем не завоевывался в открытом бою. Он был настолько обескровлен хроническими внутренними смутами, что иностранцы были здесь полными хозяевами. Иран был колонией де-факто.
Исследователи, увлеченные Ираном,— великий знаток персидской литературы Э. Браун, А. Крымский, наш современник англичанин П. Эвери— относились к персам с тем глубоким уважением, которое испытывает равный к равному, без колониального снисхождения, высокомерия или либерального сочувствия. (Среди дипломатов, журналистов, коммерсантов, профессионально занимающихся Ираном, мне встретилось за четыре года жизни в этой стране два-три человека, читавших Брауна и Эвери и слышавших о других авторах. Два-три человека во всей иностранной официальной колонии в Тегеране— капиталистической и социалистической, восточной и западной.)
Стереотипы, сложившиеся в далеком прошлом, торопливые формулы, порожденные обманчивым блеском дутого величия последнего шаха, были никудышными ориентирами в потрясенном революцией Иране. На авансцену вышли силы, которые последние двадцать лет заграница просто не замечала, — народ и шиитское духовенство. Оказалось, что Иран — это не те лощеные, великолепно воспитанные, знающие все европейские языки персы, которые окружали шаха и украшали многие международные конференции, и не армия, устрашавшая людей ультрасовременным американским вооружением, блеском амуниции и безукоризненными проборами, и не те покорные, трудолюбивые, выносливые, безликие люди, которых бежавший шах когда-то называл «мой народ». Вот почему некоторые из нас стали подумывать, что душа перса не так ясна, как это многие десятилетия казалось Европе. Правильно писал француз В. Берар: «Всем находящимся в Тегеране персидские дела представляются безысходнейшей путаницей». Писал он это в 1910 году.
