В глубине души она была с ним согласна. Ее связь с Лео, точно раковая опухоль, разъедала семейную жизнь. У нее явно наступило привыкание к наркотику. Вот только наркотик взбунтовался первый. Да, она снова почувствовала себя женщиной, ощутила в себе силу, помолодела… Однако действительно хватит. Но в ней поднялась ярость, ярость отвергнутой, пусть о любви никто из них ни разу не заикался.
— Хватит? Тогда убирайся! Немедленно! Вон! Я не желаю видеть тебя в своем доме!
Она выволокла Лео из кровати и выпихнула на улицу прямо в пижаме:
— Уматывай! И не возвращайся!
На улице лило уже который день. Обалдевший Лео стоял под дождем. Из окна полетели его вещи. Он принялся собирать их с тротуара, с мостовой. За криками миссис Хардман почти не слышно было плача забытого всеми ребенка.
23
Представь себе, что двери тюрем распахнулись и все убийцы и воры оказались на свободе. А теперь вообрази, что они одеты в форму и наделены властью… да тут и воображать нечего, правда, Фишель? По милости Гитлера все это творится сейчас у тебя на глазах. И примерно то же происходило в Иркутске, когда мы до него добрались. Вроде бы Керенский собирался пополнить ряды армии уголовниками. Если так, то затея не удалась: добрая половина преступников пошла за большевиками.
На некоторые улицы, особенно те, где стояли казармы, простому обывателю лучше было не соваться. Утром найдут в сточной канаве еще один труп с вывернутыми карманами, вот и весь разговор. Мы-то, конечно, об этом понятия не имели и, как оказалось, сунулись в самое пекло. Еще удивлялись, чего это хозяин постоялого двора так нам обрадовался. И согласился, что заплатим потом (денег у нас было негусто), и не стал приставать, почему Кирали говорит по-немецки… Постояльцев-то, кроме нас, не было, и, как видно, давненько.
Надо было чем-то платить за жилье. Вырежу из дерева фигурки и продам на базаре, предложил я. Кирали заявил, что есть занятия куда более прибыльные.
— Воровать, что ли? — спросил я. — Так ведь поймают и отправят обратно в Сретенск.
Мы поругались, и Кирали отправился на промысел один. Оружия при нем не было никакого. Разве что выструганные мною костыли.
Вечером с улицы донеслись жуткие крики. Я выглянул в окно. Во мраке сцепились двое. Узнав голос Кирали, я схватил топор и бросился к двери.
Дорогу мне заступил хозяин:
— Вам жизнь не дорога?
Я оттолкнул его и выскочил на улицу. Кирали лежал на земле. Над ним склонился солдат с ножом в руке. В свете луны сверкнуло лезвие — оно было в крови. Подняв топор над головой, я кинулся к солдату. Заслышав топот, тот повернулся ко мне лицом. Повезло мерзавцу: метил-то я в голову, а удар пришелся по руке. Он взвыл, схватил с дороги какой-то предмет и бросился наутек.
Тем временем Кирали, смачно ругаясь по-венгерски, поднялся на ноги и принялся шарить вокруг.
— Сволочь, спер мою сумочку, — донеслось до меня.
Тебе смешно, Фишель? Смеюсь вместе с тобой. Ха-ха… хотя мне нельзя. Больно. Ну а тогда мне и вовсе было не до смеха. Я ужасно разозлился на Кирали.
— Вечно ты во что-то вляпаешься, — заорал я. — Сволочь-то сволочь. Только откуда у тебя сумочка?
— Нашел.
— Где?
— Да так. Ну, висела у одной дамочки на плече, всеми забытая и заброшенная. Ты не расстраивайся. Я еще и кошельки нашел, нам в хозяйстве пригодятся. Отведи-ка лучше меня домой. Не видишь, мне больно.
В сенях керосиновая лампа высветила порез у Кирали на животе.
— Не обращай внимания, — сморщился он, — это только царапина. Нога — вот что меня убивает.
У него опять пошла кровь из отрубленных пальцев.
Хозяин бросился за тряпкой, попробуй потом отмыть пятна с половика.
— Нам нужен врач. Не знаете, к кому обратиться? — спросил я.
Хозяин почесал лысую голову, вздохнул и вымолвил:
— Только безумец сунется на эту улицу ночью. Да и днем ее обходят стороной. А доктор… никто сюда ночью не пойдет.
Завтра же духу моего здесь не будет, решил я.
— Вы бы нас хоть предупредили, — упрекнул я хозяина. — Переночуем у вас — и до свидания.
— С такой ногой он недалеко уйдет, — возразил тот. — Поживите, пока раны не затянулись. А к доктору я его завтра отвезу. Хороший человек, лишних вопросов не задаст.
— О чем это вы лопочете? — тоскливо осведомился Кирали.
Я промолчал.
Каково ему придется без меня?
В ту ночь мы сыграли нашу последнюю партию в шахматы. Кирали еще ведать не ведал, что я ухожу. Меня мучила совесть, и я не знал, как ему сказать.
Через час я загнал себя на доске в безнадежную позицию.
Интересно, Кирали заметил, что выиграл?
Ну еще бы. Вон как улыбается. Хоть играл он вообще-то неважно, тут и болван бы заметил, что мне мат в два хода.
Я опрокинул своего короля, и шахматная фигура покатилась на пол.
Франц радостно заорал и, забыв про свою больную ногу, в восторге запрыгал по комнате.
И вдруг замер с мрачным лицом.
— Ты специально поддался?
— Нет, конечно.
— Врешь. Ты нарочно.
— Зачем мне врать? Думаешь, мне радостно смотреть, как ты прыгаешь по комнате, точно боров- производитель, которому только что поставили клеймо?
Кирали осекся. Видно было, что он колеблется, верить мне или нет? В следующую секунду он сидел на мне верхом, изрыгая венгерские ругательства и брызгая слюной.
— Зачем ты поддался мне, сволочь такая? Благодетель нашелся!
Я стряхнул его с себя.
— Надо же было чем-то тебя порадовать перед расставанием. Утром я ухожу.
Глаза Кирали наполнились слезами. То ли он был тронут моим отношением, то ли его огорчала предстоящая разлука? Не глядя на меня, Франц вышел из комнаты.
Я разделся и лег. Когда он вернулся, не знаю.
Поутру он молча наблюдал, как я собираю вещи. Руки он мне на прощанье не подал.
Больше мы с Францем Кирали не виделись.
После войны Франц частенько мне вспоминался. Какая судьба его постигла?
И я написал в Иркутск на адрес постоялого двора.
Как ни удивительно, он так там и осел.
