важности.
И сразу вспоминается гумилевский «Рабочий»:
И хоть написаны стихи в Первую мировую войну и подразумевается в них немецкий рабочий, в свете судьбы Гумилева этот образ вопреки хронологии убедительней ассоциируется с отечественным пролетарием. Разгадка жизни поэта — в его стихах, в их поэтически закодированном смысле.
Тут же Матов дает еще задание: «крайне осторожно установить — Пантелеймоновская ул., № 11 — всех проживающих в доме. По этому делу послать т. Харитонова с кем-либо из толковых ребят». Что за вражеское гнездо, как оно связано с поиском Гумилева? Рядом, на углу Пантелеймоновской и Литейного проспекта, находился знаменитый Дом Мурузи, в котором располагался Союз поэтов.
На другой день, 2 августа, Матов представил начальству три доклада.
Гумелев Александр Васильевич по указанному адресу «совершенно не проживает и с 1914 года не проживал». О Гумилеве Дмитрии Степановиче выяснено, что он, «при родных… выбыли, не дав сведений. В этой квартире проживают теперь другие лица».
Что же касается третьего разыскиваемого, то Матов со товарищи «установили, что г-н Гумилев Николай Степанович действительно проживает по Преображенской ул., д. 5/7, кв. 2. Основная профессия: профессор, служит преподавателем в Губполитпросвете».
Хуже всего пришлось Харитонову с «толковыми ребятами» и расплывчатой установкой на Пантелеймоновскую улицу. «Ввиду того, что д. № 11 по Пантелеймоновской ул. содержит 142 квартиры, из коих несколько незанятых, и домовые книги ведутся крайне беспорядочно, точной установки в такой краткий срок сделать нет никакой физической возможности, — растерянно доложил он. — Чтобы иметь точные сведения, нужно сделать эту установку путем общегражданской переписи, разбив весь дом на несколько районов и поручив каждому сотруднику один район. Тогда даже нельзя поручиться за скорость исполнения, т. к. нужно принять во внимание непредвиденные обстоятельства».
Таким образом, 2 августа из всех разыскиваемых Гумилевых-Гумелевых в поле внимания чекистов остался только один, уже четко обозначенный, наведенный на резкость.
Тонкая папиросная бумажка перелетела в следственное дело — записку оставила Николаю Степановичу его жена Анна Энгельгардт, которая рано утром 3 августа уехала за город, к их маленькой дочке.
Дело было в Доме искусств — ДИск’е, как именовали этот странный ноев ковчег муз в погибельную революционную пору. Здесь, во дворце XVIII века, занимающем целый квартал между Мойкой, Невским и Морской, ютилась пестрая петроградская богема. И Гумилев обитал не на Преображенской, где он снимал квартиру, а здесь, в бывшем «предбаннике», поименованном теперь как комната № 32 («баню» занимала будущая ортодоксальная соцреалистка Мариэтта Шагинян, тогда, впрочем, эстетка и поэтесса). Его поэтическая студия «Звучащая раковина» имела отдельную комнату там же, в ДИск’е.
О последнем дне Гумилева на свободе известно много — буквально по часам, из воспоминаний. Мэтр долго и вдохновенно занимался со своими студийцами — гумилятами, все сидели вокруг длинного стола и читали стихи по кругу. Подарил им свой последний сборник «Шатер» — каждому с особой надписью, подходящей строкой из книги. А потом играли в жмурки, повязали ему глаза, он водил по сторонам своими длинными руками, и все веселились, а он больше всех. Провожал юную Ниночку Берберову, которой писал тогда влюбленные стихи, через весь город и признался, что на самом деле ему почему-то невыносимо грустно и не хочется быть одному. С ней уже было назначено решающее свидание в его «холостяцкой» квартире, не удержался, похвастался накануне Ирине Одоевцевой, не называя имени:
— Свидание состоится 5 августа, на Преображенской — 5 и, надеюсь, пройдет «на 5»…
Вечером к нему еще заглянул поэт Владислав Ходасевич (интересное совпадение — Берберова и Ходасевич, с которыми провел этот последний вечер Гумилев, станут скоро мужем и женой) и засиделся за полночь, — хозяин никак его не отпускал, был чрезвычайно возбужден, все повторял, что напишет еще кучу книг и проживет очень долго.
— Непременно до девяноста лет, уж никак не меньше…
Словно заклинал судьбу.
После ухода гостя хотели еще с женой — она вернулась часов в одиннадцать — попить чайку, но раздумали, вместо этого Гумилев принес от служителя Дома искусств Ефима две бутылки лимонаду. Постелил постель, сначала жене, потом себе. Не спалось. Решил почитать… Жуковского…
Лист дела № 3. Ордер 1071. 3 августа 1921. Выдан «сотруднику Монтвилло» на производство обыска и ареста Гумилева Николая Степановича по адресу Преображенская, 5/7, кв. 2 и «по усмотрению в пределах Петрограда». «Все должностные лица и граждане обязаны оказывать указанному сотруднику полное содействие». Подписали — председатель Петроградской ЧК Б. Семенов и заведующий секретно- оперативным отделом П. Серов. Сверху приписка: «на двое суток» и «летучий» — это означает, что действует так называемая «летучка», отряд, который может произвести ряд обысков и арестов, и предполагается упрощенное оформление всех операций.
И следующий лист — № 4, маленький бланк, на нем — распоряжение об обыске и аресте Гумилева. Подписали — заведующий секретно-оперативным отделом П. Серов и следователь — «А. Карп…» (подпись не вполне разборчива). «Для ареста отправлен Монтвилло 3.8.21 г. в 11 час. 30».
Но арест произошел не в то время и не в том месте, где предполагали чекисты.
Видимо, не застав преступника и узнав, где он теперь обитает, «сотрудник для поручений» Монтвилло, чтобы не поднимать лишнего шума в ДИск’е днем, отсрочил операцию. А может быть, выследил поздно. Во всяком случае, протокол обыска оформлен по новому адресу — Дом искусств. Стук в дверь раздался уже часа в три ночи…
«Согласно данным указаниям, задержаны: гражданин Гумилев Николай Сергеевич» — снова чертовщина, теперь уже с отчеством! «Взято для доставления в Чрезвычайную Комиссию… переписка, другого ничего не обнаружено. Оставлена засада до выяснения». В графе «Заявление на неправильности, допущенные при производстве обыска» рукой Гумилева написано — «нет» и поставлена подпись. Расписался и понятой, представитель домового комитета — И. Гусев.
Искали ценности. Золота не оказалось, изъяли деньги — 16 тысяч рублей. Какова их ценность, можно понять по записи Гумилева, запечатленной на одном из листов дела: 1 июня он задолжал за обед в Доме искусств 7 тысяч рублей.
Аня Энгельгардт была совершенно растеряна и беспомощна, потом она рассказывала подругам, что муж ее успокаивал, говорил, что за него похлопочут и скоро отпустят, а она целовала ему руки. На прощанье сказал:
— Пришли Платона. Не плачь.
И, уходя, взял с собой «Илиаду» Гомера.
