Преступление без наказания: Документальные повести

многообещающий ученый с определившимся кругом интересов.

Но тут грянуло злосчастное постановление, ударившее мать и рикошетом — его самого. Льва отчислили из аспирантуры с испорченной характеристикой: «высокомерен, замкнут, не занимался общественной работой, считая ее пустой тратой времени». Рядового аспиранта уволили специальным решением президиума Академии наук. Его даже перестали пускать в библиотеку института!

К делу № П-53030, заведенному на Гумилева при аресте в 49-м, приобщена целая подборка доносов его коллег по научной работе, которые старательно тянули его на дно. Заместитель секретаря партбюро Института востоковедения Салтанов бдит по партийному долгу, заявляет 12 января 47-го:

Гумилев — абсолютно аполитичный человек, мало того, иногда высказывает политически неправильные мысли. Так, однажды в разговоре со мной он предлагал свой доклад на теоретической конференции на тему «Влияние тактики и стратегии монголов Чингисхана на тактику и стратегию Красной Армии». Гумилев оценивает решение ЦК ВКП(б) по поводу ахматовщины как клевету на его мать и т. д.

Поведение Гумилева нетерпимо, и прошу Вас вмешаться в это дело.

А вот кандидат филологических наук, ученый секретарь сектора монгольской филологии Я. Пучковский — просто завистник и склочник, он явно подсиживает своего более даровитого и яркого коллегу. Донос его, от 20 января того же года, взят в следственное досье Гумилева из дела оперативной разработки, подобного тому, какое велось и на Ахматову.

Л. Н. Гумилев в целом ряде случаев показал, что он ни в какой степени не владеет марксистско-ленинской методологией, что она совершенно чужда ему и его не интересует. Где и когда провел Л. Гумилев столько сезонов археологических работ? Может быть, на исправительно-трудовых работах по рытью котлованов и т. п. в концлагере, где он находился до Отечественной войны?

Будучи человеком в высшей степени хитрым, изворотливым, не брезгающим никакими средствами и приемами для достижения своих целей, Л. Н. Гумилев очень ловко использовал момент защиты Р. Э. Рыгдылоном (весной 1946) кандидатской диссертации, пригласив его устроить небольшой ужин и чаепитие на квартире своей матери А. Ахматовой. Были приглашены и присутствовали академик В. В. Струве и академик С. А. Козин. При этом внимание обоих академиков было обращено главным образом на хозяйку, А. Ахматову, которая читала свои произведения, и на Л. Н. Гумилева, которого академик В. В. Струве превозносил до крайней степени. С. А. Козин не мог не соглашаться. Очень хитро задуманный «вечер» имел целью укрепить дружеские отношения и покровительство обоих академиков «Левушке», который на этом «вечере» был подлинным героем дня, а вовсе не диссертант, сидевший на противоположном конце стола, вдали от академиков, хозяйки дома и «Левушки», поместившихся вместе на другом конце. Несомненно, что успех «Левушки» был полный, диссертант же мало кого интересовал.

Необходимо разъяснить доверчивым товарищам «научную» и всякую иную сущность Л. Н. Гумилева. Единственным выходом является отчисление Л. Н. Гумилева из аспирантуры.

Сам Лев Гумилев определил путь на свою «третью Голгофу» кратко:

— Ученые сажали ученых!

Нормальную характеристику для защиты диссертации Лев получил… в сумасшедшем доме, библиотекарем которого он устроился. И пошел с этой бумажкой в альма матер, к ректору университета профессору Вознесенскому.

— Итак, отец — Николай Гумилев, мать — Анна Ахматова. Ясно! — быстро сообразил тот. — Работу я вам предложить не могу. А вот диссертацию — прошу, защищайтесь! В час добрый!

Защита тоже проходила драматично. Оппонент Гумилева, «заслуженный деятель киргизской науки» Бернштам обвинил его в незнании марксизма и восточных языков. Возражая, Лев заговорил по-персидски — Бернштам не ответил. Лев перешел на тюркский — снова молчание.

— Так кто же из нас лучше знает восточные языки? — спросил Лев.

Результат голосования: пятнадцать из шестнадцати — «за»!

Он еще успел получить желанную работу — место старшего научного сотрудника Музея этнографии народов СССР. Дела пошли в гору. И тут все оборвалось — арест.

На сей раз Льву был оказан «почетный» прием, он был тут же переправлен в столицу, в Лефортовскую тюрьму, в распоряжение следственной части по особо важным делам. В постановлении на арест, составленном задним числом только 14 ноября 49-го и утвержденном министром ГБ Абакумовым, сын Ахматовой изобличался в том, что, «будучи врагом Советской власти, в течение длительного времени проводил подрывную работу». Другими словами, просто продлевался прежний срок — кроме старых обвинений, по существу, ничего предъявлено не было.

Как вспоминал Лев Николаевич, следователь, майор Бурдин, насмешливо спрашивал:

— Ну, Гумилев, на что ты надеешься? В какой вине ты хотел бы сам признаться? — предполагалось, что с такой фамилией человек в Советском Союзе обречен.

Впрочем, теперь сыну приходилось отвечать не только за отца, но и за мать. Не было ни одного допроса, на котором о ней не заходила бы речь. А когда подследственный не хотел подписывать сфабрикованный протокол, Бурдин предупреждал:

— Будем бить или сна лишим…

И били, «били мало, но памятно», по словам Гумилева. И если в 38-м его били головой о стенку в ленинградских Крестах: «Так ты любишь своего отца, гад!» — то теперь о стенку в московском Лефортове, требовали отречься от матери.

Десятилетиями эти взрослые, крепкие мужики жили в кровавом бреду, посвятили ему жизнь. Верховный кремлевский параноик заражал всю страну — душевной болезнью страха и насилия. Потому и протоколы допросов скорее похожи на сцены для театра абсурда, чем на юридические документы. Типичный диалог из такой абсурдистской пьесы. Допрос Льва Гумилева. Лефортово, 23 декабря 1949-го. Кабинет майора Бурдина.

Вопрос. Предъявляем вам письма, изъятые у вас при обыске. Узнаете их?

Ответ. Да, это мои письма, адресованные матери…

Вот почему Ахматова уничтожала свой архив!

В. Они характеризуют вас как человека религиозного. Вы верующий?

О. Я глубоко религиозный.

В. Что это значит?

О. Верю в существование Бога, души и загробной жизни. Как человек религиозный, я посещал церковь, где молился.

В. Вы занимались и религиозной пропагандой?

О. Не отрицаю, что беседы религиозного характера со своими близкими и знакомыми я вел. Имел место и такой факт, когда в 1948 г. я по собственному желанию, в силу своих религиозных убеждений исполнял роль крестного отца при крещении одной своей знакомой — помощника библиотекаря Ленинградской библиотеки имени Салтыкова-Щедрина Гордон Марьяны Львовны. С этой самой Гордон, при моем содействии перекрещенной из иудейской веры в православную, я потом посещал церковь.

В. Какой же вы советский ученый, вы — мракобес.