оказалась «у воды» (поскольку на заднике нередко изображается водоём — река, озеро, море — то про танцующих в последнем ряду кордебалета говорят, что они танцуют «у воды»).
После вечернего спектакля — а давали сегодня «Источник слёз» — я возвращалась домой кратчайшим путём — через парк. Сзади призывно мерцала огнями Райская площадь, Опера была расположена в самом центре города. Лучшие магазины и лавки, самые богатые дома, театры, кабаре, рестораны, собрания… Другая жизнь, проходившая мимо меня. Не сказать, что я была такой уж поклонницей развлечений, да и сил на них всё равно оставалось немного, но порой на меня накатывала тоска по тому, что могло бы быть, но не было. Денег вечно не хватало, нам платили ровно столько, чтобы можно было свести концы с концами, счастье ещё, что я не унаследовала маминой страсти к мотовству. Друзей тоже почти нет, хоть в глубине души я не могла не признавать, что это моя вина. Перспектив никаких, с моими талантами и застенчивостью далеко не продвинешься. Покровительство маминых знакомых закончилось с устройством меня на работу, это и так было больше, чем я могла рассчитывать.
Пансион, в котором жили танцовщицы кордебалета, находился в глубине квартала, в двух шагах от театра. Ужинать в общей столовой мне не хотелось, и я сразу поднялась на второй этаж, в свою комнату, решив перекусить у себя. Готовить в комнатах хозяйка нам не разрешала, но я приспособилась греть воду для чая и кофе на газовом рожке. Жуя несладкую булку и запивая её чаем, я оглядывала комнату, в которой жила уже полгода. Голые, выкрашенные тусклой краской стены, облупившаяся мебель — комод, стол, два стула, табурет в углу, на нём таз и кувшин с отбитым носиком. Железная кровать с продавленным матрасом, дощатый крашеный пол, краска уже начала вытираться, побелка на потолке тоже облупилась из-за вечной сырости — под окном росли раскидистые деревья, так что солнечный свет попадал в дом только осенью и зимой, когда облетают листья. Сейчас как раз была осень, но солнце в последний раз выглядывало на той неделе, а потом зарядили мелкие нудные дожди. В самый раз для навевания тоски, которая и так накатывает при одном взгляде на моё жилище. Этот пансион, даром что в центре столицы, годился только для временного проживания, пока не найдёшь что-то получше, но с моими финансовыми возможностями ничего лучшего найти было невозможно.
Накатившая жалость к себе была такой острой, что из глаз сами собой потекли слёзы. Вот так и просижу всю оставшуюся жизнь в этой дыре, днями и вечерами выделывая на сцене все эти батманы[3] и глиссады[4] на радость мышиным жеребчикам из первых рядов… Впрочем, в последней шеренге танцовщиц и они меня не разглядят. Ну почему судьба так несправедлива?
Мрачно дожевав ужин, я наскоро ополоснулась и легла спать. Хочешь не хочешь, а встать завтра нужно рано, чтоб не пропустить очередную репетицию. Хорошо, что я, хотя и с трудом просыпаюсь, но быстро прихожу в себя, а то есть у нас ещё одна бедолага, тоже из «сов», так она ещё часа два после раннего пробуждения ходит как варёная. К ней по утрам уже и не придираются, как и ко мне. Понимают, что это бесполезно.
На следующее утро я проснулась не в таком траурном настроении, в каком заснула накануне, видимо потому, что на переживания у меня просто не было времени. Я, как обычно, встала в самый последний момент, так что еле-еле успела одеться, причесаться, что-то прожевать и быстрым шагом, переходящим в бег, добраться до служебного входа. Пришла я, тем не менее, вовремя. Теперь можно было не спеша переодеться в трико и пачку, обернуть вокруг лодыжек ленты пуантов[5], потоптаться в ящике с канифолью и приступить к разминке.
— Сегодня у нас репетиция на сцене, сеньориты, — объявил сеньор Соланос. — Так что после разминки не задерживайтесь, проходите за кулисы.
Я тут же принялась лихорадочно вспоминать, не забыла ли я впопыхах кофту и гетры, которые надевала, чтобы не остывали суставы. Нет, слава богу, не забыла. Это тоже была моя вечная беда — я всё время норовила забыть что-то нужное. Стоило чуть-чуть отвлечься — и готово дело. Но на этот раз всё было в порядке.
За кулисами громоздились составленные у стен декорации, которые выставят в вечернем спектакле. Пыльные занавеси глушили шаги и рассеивали и без того тусклый свет. Интересно, стирают ли их когда- нибудь? На моей памяти этого не случалось ни разу.
— БУ-У! — крикнул вдруг кто-то страшным голосом за моей спиной.
Невольно дёрнувшись, я обернулась.
— Что, испугалась? — довольно спросила Паола Рокка, выходя из тёмного угла. Я недовольно поморщилась. Я не любила Паолу и пользовалась полной взаимностью, но если моя неприязнь выражалась в том, что я старалась её избегать, то Паола вела себя куда более агрессивно. Она привязалась ко мне в первый же день. Начав разговор с довольно невинных вопросов о моей семье, она неожиданно спросила:
— А любовник у тебя есть?
— Нет, — ответила я, несколько растерявшись.
— Ну чего ж ты так?
— А что?
— Что так плохо?
— А что плохого?
Паола улыбнулась, явно наслаждаясь моим замешательством.
— А тебе кто-то нравится?
— Нет, — буркнула я, начиная понимать, что надо мной издеваются.
— Признайся. Ведь наверняка нравится.
— Да никто мне не нравится.
— Ты что, не хочешь отвечать на вопросы?
— Почему же? Ничего не имею против вопросов, если они умные.
— Ясно. Она нас всех считает дурами, — громко объявила Паола, обращаясь к остальным девушкам.
Ей доставляло откровенное удовольствие меня изводить нескромными вопросами, провокационными замечаниями, а я не умела дать ей отпор, достойные ответы приходили в голову уже после того, как она уходила. Её подружки быстро присоединились к ней, и вместе они доходили уже до откровенного хулиганства. То дёргали меня за волосы, становясь рядом во время репетиций и отлично зная, что я не начну ответную потасовку, то толкали на меня чем-то не угодившую им девушку, словно прикосновение ко мне могло её запачкать, то садились рядом в столовой, а потом демонстративно морщили носы и отодвигали свой стул подальше, как будто от меня плохо пахло. Единственный способ защиты, который я смогла выработать — это по возможности не замечать их, но спасал он далеко не всегда.
Настроение, слегка исправившееся с утра, снова испортилось. Я присела на небольшую лавочку за кулисами, ожидая, пока на сцене кончится уборка, и мы приступим к репетиции. Мимо проходили люди, а потом кто-то бесцеремонно плюхнулся на скамейку рядом со мной. Подняв глаза, я увидела Энрике Корбуччи, ведущего солиста, танцевавшего в ставящейся «Рождественской сказке» Принца.
— Сидим? — спросил он, наклонившись вперёд и опершись локтями о колени.
Вопрос показался мне риторическим, и я в ответ лишь неопределённо пожала плечами. Энрике повернулся ко мне:
— Вы почему такая кислая? Что-то случилось?
— Ничего, — ответила я. Терпеть не могу, когда ко мне лезут с участливыми расспросами. Но Корбуччи, видимо, пришла охота поговорить.
— Не берите в голову. Всё пройдёт, всё перемелется. Вас как зовут?
— Анжела… Анжела Баррозо, — неохотно сказала я, недоумевая, с чего бы это знаменитому танцовщику расспрашивать неприметную девчонку из кордебалета.
— Давно в театре?
— С весны.
— Да вы совсем новенькая! Ещё не привыкли, небось? Мне вот понадобилось около года, чтобы привыкнуть. Ничего, теперь танцую помаленьку. Кстати, это мой второй Принц, в «Сказке», я имею в виду. Я уже танцевал его в Раворской Опере. Моя первая главная партия, а начинал я тоже в кордебалете, с
