одиннадцатой мыши. Так понемногу и дотанцевался до Принца, — Энрике улыбнулся и подмигнул мне. — Держите хвост морковкой, сеньорита, всё образуется.
Он поднялся и пошёл к сцене. Я проводила его взглядом. Вряд ли Корбуччи сам предполагал, насколько меня подбодрили его слова. Говорят, что если ты попал в водоворот, есть шансы выплыть из него, если позволить утащить себя на самое дно и оттолкнуться от него ногами. Таким дном стал для меня вчерашний вечер, а теперь я начала подниматься к свету и воздуху.
А с чего я собственно взяла, что я такая бедная и несчастная? Потому что начинаю с самого низа? Но ведь все так начинают. Все выпускники балетных училищ сначала попадают в кордебалет и так, шаг за шагом, проходят все ступеньки, насколько труда и таланта хватит. Не боги горшки обжигают, слава и почести ни на кого с неба не валятся. Если я забьюсь в угол и буду там дуться на весь белый свет, то и впрямь просижу в этом углу всю оставшуюся жизнь. А если я хочу чего-то добиться, то надо работать. И начинать прямо сейчас!
— На сцену! Все на сцену! — донёсся до меня голос Соланоса.
На сцену, так на сцену. Сегодня солисты репетировали вместе с кордебалетом, поэтому с нами сегодня был не только Корбуччи, но и Марсела Мачадо, прима-балерина, танцевавшая Софию, и ещё несколько солистов.
— Начинаем с менуэта, — объявил Соланос. — Выстраиваемся… Подальше, тут будут танцевать дети. Начали!
Концертмейстер заиграл на рояле вступление, я подала руку своему партнёру в танце. Раз уж решила начать новую жизнь, то пора менять своё отношение к происходящему. Вспомнилось училище, когда я танцевала в наших концертах или даже в больших спектаклях, там, где есть выходы для учеников, и меня все хором уговаривали при этом улыбаться. Растягивать губы, когда тебе вовсе не весело, всегда казалось мне глупым, но сейчас я, вспомнив советы преподавателей и соучениц, улыбнулась танцевавшему со мной Хорхе.
— Что с вами случилось? — удивился он. — Чего это вы такая весёлая?
Решив, что ежедневных экзерсисов[6], недостаточно, я начала заниматься дополнительно. Говоря по чести, всё это надо было бы начать делать раньше, ещё в процессе учёбы, но, как говорится, пока жареный петух в темя не клюнет… Простые упражнения можно было делать и в комнате пансиона, но мне хотелось, раз уж я взялась танцевать всерьёз, попробовать и что-то посложнее. Почему бы не потанцевать для себя ведущие партии? Конечно, партнёра для них мне взять неоткуда, но то, что можно станцевать в одиночестве, я вполне осилю… Ну, по крайней мере, попробую. В конце концов, я делаю это для души. Мои честолюбивые мечты пока не шли дальше того, чтобы выбиться в корифейки, разучить же сольные партии я решила ради собственного удовольствия, и чтобы немного помечтать о несбыточном. Однако для этого требовалось соответствующее помещение, и я, преодолевая свою робость, стала в свободное время просить у администратора ключи от пустующих классов и репетиционных залов, а иногда, грешным делом, и утаскивать не спросясь. Из-за моей застенчивости мне было легче взять тайком, чем попросить.
Сначала я решила протанцевать для себя все женские партии из «Рождественской сказки», но долго не утерпела и вскоре уже пыталась изобразить и «Зачарованный лес», и «Источник слёз», и «Сеньора Мигеля». К тому же я повадилась в те вечера, когда была не занята на сцене, ходить смотреть, как танцуют другие. Натыкаясь на меня за кулисами, знакомые постоянно спрашивали, не танцую ли я сегодня, и, узнав, что нет, удивлялись, что же я тогда здесь делаю.
Однажды вечером я так увлеклась своим танцем, что забыла о времени. Взглянув в один прекрасный момент на часы, я увидела, что уже половина одиннадцатого, хотя я договорилась принести ключ до десяти. Я спешно кинулась переодеваться и уже через десять минут сбежала вниз, к администраторскому столу.
— Я уж думал, не случилось ли с вами чего, — сказал сеньор Империоли. Он был строгим, и я его побаивалась, но сегодня он, против обыкновения, был настроен добродушно. — Ещё немного, и пошёл бы смотреть, живы ли вы.
— Простите, пожалуйста.
— А что вы, кстати, всё время занимаетесь? Готовитесь к чему-то?
— Да нет… — смутилась я. — Так просто…
Выйдя на улицу, на довольно резкий ветер, я обнаружила, что на мне нет шарфа. А ведь было же чувство, что что-то забыла. Хлопнув себя по лбу, я нырнула обратно в здание. К счастью, Империоли ещё не успел запереть доску с ключами. Объяснив в чём дело, я взяла ключ, быстро взбежала на третий этаж, открыла дверь и забрала шарф.
Сегодня вечером спектакля не было, и Опера была пуста. Свет в коридорах уже погасили, но осенняя ночь против обыкновения была ясной, и свет почти полной луны вливался в окна, позволяя чувствовать себя достаточно уверенно. Быстро, но уже не бегом, я пошла по коридору, когда мне вдруг показалось, что здесь, кроме меня, есть кто-то ещё. Я оглянулась, но никого не увидела. Пошла дальше — и вновь услышала что-то вроде эха, словно кто-то шёл след в след за мной, так что стук моих каблуков глушил его шаги. Я остановилась — тишина. Послышалось, решила я, но всё же опять оглянулась. Прямоугольники лунного света ложились на пол, дальний конец коридора терялся во тьме. И у меня появилось чёткое ощущение, что оттуда на меня кто-то смотрит.
По спине пробежал холодок. Я быстро пошла к лестнице, но ощущение чужого тяжёлого взгляда не отпускало. Вот так и начнешь верить в привидения. Здание Королевской оперы было очень старым, оно несколько раз перестраивалось, но многие стены помнили ещё самые первые спектакли, а до того здесь стоял дворец некоего вельможи, казнённого за государственную измену. Неистощимая людская фантазия населила Оперу множеством призраков, и я с удовольствием слушала байки о них. Но одно дело — слушать страшные истории в общей спальне училища, где, кроме тебя, живёт ещё три десятка девушек, а совсем другое — идти по освещённому лишь луной зданию и гадать, не выплывет ли из-за угла призрак Белой Дамы, не выйдет ли из темноты окровавленный рабочий, по слухам, убитый своими же товарищами при постройке театра и замурованный ими в фундамент. И не притаился ли за дверью на лестничную клетку бесприютный дух композитора Файа, утаскивающего души людей, чтобы откупиться ими от Владыки Преисподней…
Не без душевного трепета я дёрнула дверь, но на лестнице было пусто. Я сбежала в освещённый холл и там облегчённо перевела дух.
Выйдя на улицу, я даже смогла немного посмеяться над собой. Перепугалась, как малый ребёнок, навоображала себе всяких ужасов. Призрак Леонардо Файа, надо же! Если я, в принципе, ещё могла поверить в покойную примадонну, продолжающую и за гробом ревновать к более молодым соперницам, и в рабочего, возненавидевшего весь род людской за то, что с ним сделали, то допустить, что Файа, написавший такие шедевры, как «Зачарованный лес», «Рождественская сказка», «Замок снов» и много другой, не менее замечательной музыки, мог продать душу дьяволу, у меня никак не получалось. А тем более в то, что он регулярно отправляет кого-то в ад вместо себя. Да достаточно послушать нежные, торжественные, грозные или радостные, но неизменно прекрасные мелодии, чтобы понять, что и душа, в которой они родились, тоже была прекрасна.
Впереди показался слабо освещённый подъезд нашего пансиона. Я думала, что никого не встречу внутри — его хозяйка не одобряла поздних прогулок, — но, войдя в холл, наткнулась на Паолу и её подруг.
— Что так поздно? — немедленно спросила Паола.
— Гуляла, — лаконично ответила я, не желая вдаваться в подробности.
— Где гуляла?
— По улицам, — сказала я, едва удержавшись, что не добавить: «А какое вообще твоё собачье дело?»
— В такой ветер?
Я пожала плечами.
— Тогда, может, и с нами погуляешь? — вмешалась Фернанда. — Мы идём в «Дориоль», давай вместе!
