до завтра. А ведь на прошлую пасху я не рассказала священнику о Голосе, когда исповедовалась ему в ближайшем к моему пансиону храме Святой Каролины. Ещё один мой проступок перед Небесами… Но тогда общение с Голосом не казалось мне грехом. Вот умница, сама могла бы подумать: там, где речь идёт о сверхъестественном, лучшего советника, чем священник, не найти. Полагала в гордыне своей, что сама со всем разберусь. Хоть и поняла уже, что к Небесным силам «ангел» никакого отношения не имеет.
Служба кончилась. Люди разошлись, священник тоже ушёл в боковую дверь. Служка вынес несколько свечей и сложил их в ящик у одной из колонн. Я вручила ему монетку, взяла свечу, зажгла её и поставила перед алтарём. Потом опустилась на колени и принялась молиться с жаром, которого не испытывала с детских лет. Господи, спаси и помилуй! Помоги разобраться и не оступиться неразумной рабе Твоей…
Тихий звук органа заставил меня вздрогнуть. Служка к тому времени уже ушёл, и я полагала, что нахожусь в храме в полном одиночестве. Оказалось, нет, органист ещё был на месте, а может, вернулся, и теперь играет что-то негромкое, но очень красивое. Тоже, наверное, полагает, что в храме никого нет. Я невольно прислушалась, не отрывая взгляда от отрешённого лика Спасителя. А орган набирал силу, мощь, и вот он уже гремит, иначе не скажешь.
Низкие, басовитые звуки мощно, но мягко падали вниз, словно спрыгивая с высоты, более высокие приобретали совершенно потустороннее, неземное звучание, паря в вышине и скатываясь оттуда стремительными аккордами. То вкрадчивые, то грозные, они плыли в воздухе, наполняя его без остатка, и уже не осталось в нём места ни для чего, кроме музыки. Созвучия обвивали колонны, уносились вдаль, за алтарь и возвращались оттуда, уже приглушённые, но налившиеся ещё большей глубиной и красотой. Эти отзвуки окрашивали основную мелодию совершенно удивительными оттенками.
Грозный ропот переплетался с нежным зовом, и ураган потихоньку начал стихать, словно расходились, отгремев грозой, нахмуренные тучи. Мелодия стала тише, ясная, как омытое дождём небо. Вот дробно, как капель, раскатились последние звуки, и стало тихо.
Я с трудом поднялась на ноги, только теперь осознав, как затекли колени. Потрясение медленно проходило, но из дверей церкви я вышла как во сне. Экипаж стоял на прежнем месте, у ворот кладбища.
— Я думал, вы уж не вернётесь, — приветствовал меня кучер.
— Извините, — тихо сказала я, влезая внутрь.
Экипаж тронулся. Подпрыгнул на выбоине, перевалился с боку на бок и покатил ровно. Мерно цокали копыта, мимо проплывал пригородный пейзаж. Я смотрела в окно, думая о том, что вряд ли в этой церкви работает второй Файа. И ведь я уже слышала подобную музыку. Не похожую — но имеющую нечто общее, этакий почерк, выдающий авторство. И оказывающую на меня сходное воздействие.
Неужели и в храме для меня нет спасения? Или наоборот — раз он может играть в церкви, то не служит ли это доказательством, что к дьявольским силам он не имеет отношения? Нет, я не разберусь с этой загадкой сама, только окончательно запутаюсь.
В ближайшее воскресенье я исповедалась. Отец Микеле, мой духовник в церкви Святой Каролины, посоветовал мне побольше молиться, смирять свои суетные желания, не слушать Голоса, а если наваждение будет продолжаться — подумать об уходе от мира. А, кроме того, спросил, не обращалась ли я к врачу. Я сказала, что и Голос и музыку слышала не одна я, так что это не плод моего расстроенного воображения, но не знаю, поверил ли он мне. Из исповедальни я вышла совершенно неудовлетворённая.
Осень плавно перетекла в зиму. Декабрь был дождливым, но в середине месяца похолодало и выпал снег, пролежавший два дня. Меня ввели в «Зачарованный лес» на роль одной из невест на балу, правда — во второй состав. Три недели репетиций, и после финального прогона третьего акта на сцене меня сочли пригодной. Мой дебют в лучшем, на мой взгляд, балете нашего театра должен был состояться через день. Он и состоялся, но немного не так, как планировалось.
Утро начиналось как обычно. Сеньор Флорес с сеньором Сорро проводил с нами обычный урок, когда в класс внезапно ворвался сеньор Росси.
— Мачадо заболела! — громко сообщил он.
— Вот как? — спокойно переспросил Флорес. — Что ж, вызывайте дублёршу.
— В том-то и дело, что у нас нет дублёрши! Коуту отпросилась на несколько дней на похороны родственника, а Больше Птицу у нас никто не танцевал. Нам придётся либо производить срочную замену спектакля, либо возвращать деньги.
Пока балетмейстеры переваривали это сообщение, дверь снова хлопнула и вошёл сеньор Эстевели. Было видно, что он озабочен не на шутку. Репетиция остановилась, все присутствующие во все глаза уставились на начальство, насторожив уши.
— Вы уже знаете, сеньор Флорес? — спросил директор. — Впрочем, вы наверняка ещё не знаете самого худшего. Сегодня ожидается её величество.
Кто-то рядом со мной присвистнул.
— Значит, отменять спектакль нельзя, — замогильным голосом подытожил главный хореограф.
— Да, речь может идти только о замене. И всё же, какой скандал! — сеньор Эстевели взялся за голову. — Такого в нашем театре давно не было. Сеньор Флорес, сеньор Росси, от вас зависит доброе имя нашего театра и расположение к нам её величества. Каким спектаклем можно заменить «Зачарованный лес»?
— А зачем его менять? — спросил незаметно подошедший к ним Корбуччи. — Птицу может станцевать сеньорита Баррозо. Она знает эту партию, и, поверьте, более чем достойно.
Директор, хореограф и режиссёр уставились на ведущего танцовщика Оперы так, словно впервые узнали о его существовании.
— Сеньорита… Баррозо? — переспросил сеньор Эстевели.
— Да, вот она, — и Энрике указал на меня.
— И, говорите, она знает партию? — задумчиво переспросил сеньор Флорес.
— Бред! — заявил сеньор Эстевели.
— Погодите, господин директор, — жестом остановил его Флорес и направился прямо ко мне между посторонившихся танцоров. Остальные потянулись за ним.
— Сеньорита Баррозо, вы действительно сможете сегодня станцевать Деву-Птицу? — вопросил Флорес, останавливаясь прямо передо мной.
— Я… — я затравленно оглянулась на Энрике. — Я репетировала… Я не знаю… Я…
— Да или нет?
— Она сможет, — рука Корбуччи легла на моё плечо. — И она продемонстрирует вам это прямо сейчас.
— Тогда пойдёмте на сцену, — решительно сказал главный хореограф.
— Флорес, вы уверены? — негромко спросил Эстевели.
— Мы ничего не теряем в случае неудачи, господа. Давайте попробуем.
Первый акт, где Дева-Птица не появляется, повторять не стали, а в третьем выпустили часть бала, начав сразу с появления Мага с Чёрной Птицей. По каменным лицам начальства трудно было сказать, как они относятся к моему танцу, но после окончания прогона сеньор Флорес как о чём-то само собой разумеющемся сообщил, что меня ждут в гримёрной за час до начала спектакля.
В гримёрной я была за два, но, несмотря на ранний приход, белый и чёрный костюмы уже ждали меня, так же как и гримёр. Комната, выделенная мне после перевода в солистки, маленькая, тесная, едва вмещающая стол, диван и манекены с костюмами, сегодня казалась мне особенно душной. К счастью, мне не докучали, только перед самым началом пришёл сеньор Росси, спросивший, готова ли я. Я храбро кивнула и направилась за кулисы.
Я помнила, что я испытала, впервые выйдя на сцену в одиночестве. Это было на гастролях, и — вот совпадение! — во всё том же «Лесе». Концерт выпускников не в счёт, тогда я думала лишь о том, как бы отделаться, не провалившись. А на гастролях мне достался характерный танец, и я впервые вышла на сцену, думая об оценке не преподавателей и экзаменаторов, а зрителей. Это было страшно — оказаться в центре внимания, без прикрытия товарок по кордебалету, однако я твёрдо сказала себе «надо», вышла и станцевала. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывала сейчас. Королевская опера,
