— Анжела, — Леонардо не шевельнулся, но его тон на мгновение приморозил меня к полу, — что я дал, то могу и отнять. Подумай хорошенько.
Я повернулась и опрометью выскочила за дверь.
Домой я не шла — бежала, сознательно не взяв экипаж, чтобы успеть успокоиться, но и прибежав к себе, я продолжала пребывать в состоянии сильнейшего нервного возбуждения. Я ведь и впрямь была наивной девочкой, которая не видела и не хотела видеть того, что было буквально перед её носом. И в самом деле, как можно жить неживому? Леонардо вампир, самый настоящий, пьющий чужие жизни, чтобы продолжить свою. Или у меня не было случая убедиться в его безжалостности? В его эгоизме? Он готов на всё ради своих целей, он пожертвует кем угодно и чем угодно, потому что для него имеет значение лишь один человек — он сам. И даже меня он ценит лишь постольку, поскольку я доставляю ему удовольствие. Как он там сказал? Что из всех наслаждений ему остались только эстетические? Вот он и наслаждается, попутно сметая с пути всех, кто может этому помешать. Если бы ему доставляло удовольствие наблюдать за мучениями живого существа, он замучил бы меня, не колеблясь.
Но ведь не доставляет? Так может, не стоило так его обижать? Надо было не рубить с плеча, а сообщить о своём решении как-нибудь помягче, и не сразу…
Я бегала по комнате, пока не устали ноги. Какое счастье, что сегодня у меня нет спектакля, чувствую, что танцовщица из меня сейчас… Я плюхнулась в кресло. Начинало темнеть, это в его подземелье вечная ночь, но здесь день только-только начинал сдавать свои позиции. Я смотрела на ещё светлое окно, и мысли в голове против воли повернули совсем в другом направлении, продолжая, тем не менее, вращаться вокруг Леонардо. Я вдруг представила, какой ужас он должен был испытать, когда понял, что оказался в разлагающейся оболочке. Сколько он ещё протянул бы, и сколько протянет теперь? Когда он перестанет владеть своим телом, когда ссохнутся мышцы и связки, так что он уже не в силах будет заставить их работать? Когда мозг будет не в силах удерживать сознание, и оно померкнет, и что он испытает перед этим? Да чтобы отсрочить (хотя бы отсрочить!) такой конец, на что угодно пойдёшь. Смогла бы я сама на его месте устоять и не ухватиться за пусть жуткое и гибельное для других людей, но спасение?
Страшная вещь — жалость. Умом я понимала, что убитые им люди тоже заслуживают жалости, но я уже была в шаге от того, чтобы его простить.
В дверь постучали.
— Сеньора, — Карла заглянула в приоткрывшуюся створку, — к вам какой-то господин. Говорит, что ему нужно с вами поговорить по важному делу.
— Какой господин?
— Не знаю, сеньора, он отказался назвать себя. Но говорит, что вы его знаете.
Я почувствовала себя заинтригованной. Что ж, выслушаем этого таинственного господина, узнаем, что у него за дело, это отвлечёт меня. Я глянула в зеркало и поправила волосы.
— Зови. И принеси свечей.
Когда господин шагнул в комнату, я поняла, почему он отказался назваться. Весьма разумно, кстати, знай я, кто это, и я отказалась бы пустить его на порог. Я сжала веер, который взяла, чтобы чем-то занять руки. И что теперь делать? Приказать ему убираться? А если откажется, не силой же его тогда выталкивать… Пока я колебалась, Карла сделала книксен и закрыла дверь.
— Сеньорита Баррозо, — Андрес наклонил голову.
— Сеньор ди Ногара… — сказала я.
Андрес глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную воду.
— Я хочу попросить у вас прощения, сеньорита, — решительно сказал он. — Я очень сожалею о том, что наговорил вам при нашей прошлой встрече. Сам не знаю, что на меня нашло… Мои слова были грубы и несправедливы, и я надеюсь, что смогу загладить свою вину перед вами. Простите, я не должен был так говорить.
Я опустила глаза на веер, открыла и закрыла его.
— Хорошо. Ваши извинения приняты. Это всё, что вы хотели мне сказать?
— Нет. Но вы не простили меня, сеньорита.
— Возможно, когда-нибудь я смогу простить вас. Не требуйте от меня слишком многого. Но я не держу на вас зла.
— Ну, что ж, — Андрес снова вздохнул. — Я понимаю, что заслужил подобное отношение. Но, надеюсь, вы всё же не откажетесь принять мою помощь.
— Я не нуждаюсь в помощи, сеньор ди Ногара.
— А я думаю, что нуждаетесь. Причём уже давно. Хотя, быть может, вы не сознаёте в полной мере грозящую вам опасность.
— О чём вы говорите?
— Я говорю о Леонардо Файа.
Вот это и называется «как обухом по голове».
— Что?! Откуда вы… Что вы имеете в виду?
— Прошу вас, сеньорита, сядьте, — твёрдо сказал Андрес.
Я села.
— Я, как вы, должно быть, догадываетесь, давно слежу за вами, — начал Андрес, в свою очередь усевшись на стул напротив меня. — Это не значит, разумеется, что я за вами шпионю, но я часто бываю в Королевской Опере, у меня есть знакомства и в околотеатральных кругах. И там о вас ходит довольно много слухов. Вы сделали прямо-таки фантастическую карьеру, сеньорита. Ещё два года назад никто и не подозревал о вашем существовании, и вот вы уже одна из самых известных балерин в столице. В столь юном возрасте это удаётся очень немногим, и, как правило, благодаря сильному покровителю. Но никто не может похвастаться, что знает, кому вы обязаны своим успехом на сцене.
— Быть может, самой себе?
— Быть может, — согласился Андрес. — И даже не «может», а так оно и есть. Я видел вас и в «Зачарованном лесе», и в «Замке снов», и в «Источнике слёз». Вы более чем заслуживаете звания прима- балерины. Но столь быстрый взлёт… Той же Мачадо, чтобы выделиться, понадобилось лет пять, и она, в отличие от вас, не пренебрегала покровительством власть имущих. В театре одного таланта зачастую оказывается недостаточно. Вы же отвергаете все попытки к вам приблизиться, кому это знать, как не мне. При этом у меня порой возникало подозрение, что вы были не против сделать наши отношения более близкими, но всегда в последний момент словно бы пугались чего-то. Вы пугались, или вас пугали.
Он сделал паузу, но на этот раз я промолчала.
— Быть может, это недостойно, — снова заговорил Андрес, — но я попытался выяснить, нет ли у меня соперника. Я расспрашивал членов труппы, но никто не смог сказать ничего определённого. Были, впрочем, две версии: что вашим покровителем является кто-то из членов администрации, то ли сеньор Росси, то ли сам директор, либо же — что вам покровительствую я сам. Последнее предположение в комментариях не нуждается, а вот первое… Сеньор Росси вообще отказался обсуждать со мной эту тему, и я пошёл к сеньору Эстевели. Тот отказался более откровенным, хотя его слова поначалу показались мне бредом сумасшедшего. Он заявил, что вам покровительствует дух Леонардо Файа.
Разумеется, я выразил сомнение в его словах, на что он очень серьёзно сказал мне, что, служи я в театре, никаких сомнений бы у меня не возникло. Дух Файа обитает в театре очень давно, и уже были случаи, когда он вмешивался в ход событий. Господин директор привёл мне несколько примеров, случившихся на его памяти. Музыка, которую слышат, но никто не знает её источника, онемевший рояль на прослушивании кандидатки на поступление в театр, таинственный голос, который он слышал лично, причём тот называл такие факты из биографии господина директора, каких не мог знать никто. Были и несколько подобных происшествий, связанных непосредственно с вами. Бред и совпадение, думал я, пока не вспомнил, как однажды встретил вас в странном состоянии, которое резко изменилось, когда вы узнали, что я тоже слышу звучавшую тогда музыку. Помните? Причём ни до, ни после я не слышал, чтобы кто-нибудь играл за кулисами после спектакля.
Тогда в мою душу закрались первые сомнения, хотя я ещё долго отказывался верить в реальность сказанного. Но в том, что с вами связана какая-то тайна, я убедился наверняка. Да и все, кого я расспрашивал о вас, в основном ваши коллеги по сцене, соглашались, что, похоже, у вас кто-то есть. Никто не мог сказать ничего определённого, но что-то такое в воздухе витало. Разумеется, вы можете сказать, что
