я вдруг чуть не раздумал, я хотел уже отказаться от своей безумной идеи. Подумал так: дадим мы денег этим несчастным людям, посмотрим на Волгу и вернемся, а Элю спасать я буду как-то иначе. Но когда побывал у Ивановых и выслушал их — я как в пропасть полетел. И увидел я эту пропасть вокруг себя примерно так, как только что описал ее вам, но только не увидел я в этой пропасти дна. Вот оттуда-то, из Саратова и вернулся я с твердым убеждением: Россия, великая Россия исчезла, умерла, сгинула. Наверное, есть в ней еще много могучих, великодушных, открытых и добрых людей, которые стонут и рвутся из трясины так называемых «западных ценностей», в которую они угодили против своей воли, и которая засасывает их все глубже. А на поверхности трясины той — зеленая плесень: символ новой жизни и цвет новой идеологии. И этой плесени я Аэлиту на пожирание не отдам! Пока я жив! И это — моя последняя клятва в этой жизни!
Вот теперь — все. Теперь я закончил. Знайте одно, братья мои, гвардейцы мои: я не всегда говорил вам все, что думал, но когда я что-то говорил, то всегда был честен с вами. И с вами и перед своей совестью — тоже. Прощайте, друзья мои, и простите за это прощание: я постарался объяснить вам все мои мотивы — все до конца. Можно очень долго сидеть и горевать над чем-то, в том числе и над умершей Родиной, но нужно встать однажды и идти дальше — особенно если еще есть цель. У меня такая цель теперь есть: ее зовут Аэлита…
Хромов обвел взглядом присутствующих. Все подавлено молчали. Тогда он продолжил:
— Друзья мои, ребятушки мои: намеревался написать вам что-то типа письма-завещания со своей последней волей, так сказать. Но вот посмотрел на вас сейчас и подумал: к черту письма — друзьям надо говорить все, глядя в глаза. Это очень важно — то что я вам сейчас скажу: это гораздо важней всего, что я успел наговорить вам сегодня. Вот что хочу я вам сообщить… и попросить. Вы меня, я знаю, за глаза Учителем называете. Послушайтесь меня, пожалуйста, если вы что-то учительское еще признаете за мной. Нужно изменить форму работы «Белой Гвардии». На нашем последнем съезде-слете правильно говорили люди об этом: времена изменились, и нам пора меняться.
России, нашей старой России, той, которую мы знали и понимали, нет больше. И то что мы с вами делали, не востребовано больше обществом. Мы ничем не можем помочь больше своему народу, если будем действовать и дальше как одинокие робин-гуды. Наблюдая за происходящим, я пришел к такому однозначному выводу: этому разрушительному цунами, которое сотрясает страну, способна противостоять только большая встречная волна, поднятая лучшими людьми. А лучшие люди — это вы. Партия лучших: каково?! Партия людей, несущих Отечество в сердце своем? Партия «Белая Гвардия»! Бросьте клич. Поднимите знамя «Белой Гвардии» повыше. Вот увидите: вы сами будете поражены, сколько людей соберется под нашим знаменем. Всех тех могучих, великодушных, открытых и добрых людей, которые стонут и рвутся из трясины, в которую они — все мы — угодили в результате этого нового большевистского переворота, проспонсированного «нашими американскими партнерами». И это будет уже не тайное общество, каким являемся мы с вами сегодня. Это будет легальная армия, легальная политическая сила! Легальная Белая Гвардия: партия лучших людей страны. Об этом прошу вас. Создайте такую партию! Поднимите эту волну. Только она сможет смыть грязь, смести трясину — вместе с ее фальшивыми ценностями, а заодно и насильниками, ворами, педофилами, бандитами и предателями. Выйдите на новый уровень, на новый масштаб, сопоставимый с размерами катастрофы: только так можно ее преодолеть. Это — великая цель. А с нашим… убойным донкихотством, с нашим чапаевскими карательным возмездиями нужно кончать. Они изжили себя. В обществе льется столько крови, что она никого уже не впечатляет. Нас никто — никакие педофилы — уже не боятся. Они, по-существу, защищены уже законом. Или, скорей, той системой беззаконий, которая называется законом. Нас просто перестали замечать. Вспомните: десять- пятнадцать лет назад мы были еще легендой, и к нам приходили за помощью. А сейчас? Мы сами, по газетам и телепередачам ищем уродов. Мы обречены с этой нашей деятельностью. Мы вырождаемся в мелких киллеров. Недавно слышал в автобусе такой разговор двух пацанов: «Чё у вас за жмурика у подъезда утром грузили?». — «Да хрен его знает. Чей-то предок педика, говорят, воспитывал да перестарался. А другие говорят — киллер сработал. Не знаю, короче». — «А-а, а в нашем дворе двух черножопых отоварили на той неделе — мама не горюй. Один подох, я слышал»… И все! И дальше — про винчестеры и флоппи-диски, про мегагерцы и килобайты: хорошие вполне ребята, воспитанные, даже не матерились на весь салон…
Нужно просто посмотреть правде в глаза и проговорить для себя эту правду, друзья мои. Сделайте это. Пришло время открытой, легальной борьбы. Создайте партию, или открытое движение. Назовите его «Белая Гвардия». И давайте посмотрим что из этого получится. А ведь получится: я уверен! А? Что вы мне ответите на это?
— Ты — предатель! — крикнул Дементьев, — и вся твоя жизнь — одна сплошная нелегальщина! Где мое пальто? Я в пальто пришел, или в чем? Кто знает?…
— Андрей Егорович, про партию я тоже давно уже хотел поднять вопрос, — сказал Эдик, — мои ребята про это давно уже твердят; надо обязательно это обсудить, но меня пока другое волнует, попроще вопрос: а как же Вы превратитесь разом в Бауэра? А куда Хромов денется? Что же нам с Хромовым-то теперь делать: он-то ведь все еще по старому адресу проживает, пенсию получает и так далее?…
— Наконец-то слышу разумные слова, — ответил Учитель, явно огорченный предыдущим резким выпадом Дементьева, а еще больше — удручающим состоянием старого друга своего, — как раз тебя, Эдик, я и собирался просить взять шефство над этой темой. В квартиру мою в Рязани надо будет кого-то поселить из наших, чтобы платежи вносил. Доверенность и завещание я на тебя оставлю. Пенсия мне на счет приходит, соседи сменились недавно — никто никого не знает, никто ничего не заметит. Как это в известной песне поется: «Отряд не заметил потери бойца…», нда… Нами, стариками, все равно никто сейчас не интересуется, так что пару лет Хромов как бы еще посуществует. Ну а там видно будет. Уйдет куда-нибудь, да и не вернется: сплошь и рядом происходит, сплошь и рядом старики пропадают. Никто и искать не станет. Кто-нибудь сообщит… Спишут в «собесе» и вздохнут с облегчением: дед с возу… бюджету легче. Ладно… Насчет этой московской квартиры — еще обговорим сегодня. Обо всем мы еще успеем потолковать сегодня: еще не вечер — еще только утро, друзья мои. И вообще, сказать: я ведь, ребятки мои, не в преисподнюю отправляюсь, но в чистую-культурную Европу, до которой американец со своими революциями и провокациями пока еще не добрался, слава Богу — только примеряется; так что успеем мы с вами еще пивка баварского попить за общим столом — тут ли, там ли: какая разница?.. Сережа, а ты сядь на место, пожалуйста, не волнуйся: я знаю где твоё пальто, успокойся. Я хочу с тобой сейчас чаю выпить на брудершафт, так что не ерепенься. Считай, что я еду в командировку по твоему заданию. Ведь это ты говорил, что нужно Элю спасать. Говорил или нет?
— Да, говорил…
— Ты говорил, что именно я должен ее спасти?
— Кто, я говорил, что ли?… Ну да, я говорил… конечно, я это говорил! И сейчас настаиваю: обязательно нужно Олю спасти!
— Ну вот видишь. Я и еду выполнять твое прямое задание. Как только выполню — отчитаюсь.
— Конечно отчитаешься. Попробуй только не отчитаться!
— Обязательно отчитаюсь, Сережа. А теперь налейте-ка вы нам чайку, ребята, да покрепче: мне и моему лучшему другу Сергею Петровичу Дементьеву — доблестному и честному советскому полковнику — честнейшему и благороднейшему из всех известных, а также изо всех никому не известных полковников прошлого и будущего — славному и бессменному вождю нашей с вами «Белой Гвардии» и главному ее главнокомандующему…
Сергей Петрович Дементьев счастливо озирался со слезинкой в углу суженного после инсульта глаза, слушая своего друга Андрюшу и обнажая в улыбке постоянно выпадающий протез.
— Ишь ты, каким он тут красным петушком распелся перед нами… — радостно бормотал при этом старик Дементьев, слегка шамкая и нашаривая по карманам костюма носовой платок, который все это время зажимал в дрожащей руке. Вдруг он вздернул голову, удивленно глянул на Хромова и произнес:
— Ишь ты: Запад ругает, а сам на запад же и удирает! — рука у него перестала трястись, и здоровый глаз глядел на Хромова с прищуром.
— Вот он, вот он, наш полководец — весь прежний! — радостно закричал Хромов-Бауэр, — Сережа, дай я тебя обниму за это… родной ты мой… и про запад мы с тобой поговорим, и про восток, и про стратегию и про тактику — как в былые времена… И на вопрос твой я тебе тоже отвечу: я не к западным
