Он пережевывал каждый кусочек подолгу, когда проглатывал, по горлу у него пробегала судорога. Нина, не сознавая толком, что делает, отломила кусочек черного хлеба и вложила ему в рот. Певунов принял это как должное. Он настолько увлекся процессом пережевывания, что глаза его затуманились, на лбу и носу проступил пот. «Какой слабый!» — подумала Нина.
— Во житуха у тебя наступила, — с завистью сказал Леня Газин. — Помирать не надо… — И добавил ни к селу ни к городу: — Я в этой палате вообще не должен находиться. Это не мое отделение.
— А почему же? — спросила Нина.
— Мест нету. Слишком много симулянтов, вон как Сергей Иванович. Настоящих больных распихивают куда попало.
— Зато у вас здесь свободная кровать.
— Второй день свободная. Одного симулянта выписали — прямо в морг.
— Какие-то шутки у вас странные, Леонид. Прямо мороз по коже.
— Нам, одноногим, без шуток нельзя.
Певунов обглодал куриную ножку, зевнул, как сытый кот, на щеках его залоснился нездоровый румянец. Нина очистила апельсин, отламывала по дольке и подносила к его губам. Певунов послушно пережевывал и глотал. Взгляд его стал бессмысленным. Нина вытерла ему губы и подбородок салфеткой. Доев апельсин, он пробормотал: «Спасибо, Донцова!» — отвернулся к стене и через минуту заснул.
— Молодчина, девушка! — восхитился Газин. — Я с ним две недели лежу — первый раз он по- настоящему ел. Сейчас еда для него главное. Не жрешь — какие силы у организма. Чем болезнь одолеть?
— Хотите вам апельсин почищу?
— Хочу.
Нина чистила апельсин и ругала себя. Дома дети некормлены, муж вернулся с работы, все ждут мамочку, а мамочка сидит в больничной палате и кормит незнакомого дядю апельсином. Она вдруг ощутила страшную усталость, с трудом отдирала пальцами апельсиновую кожуру. Певунов зачмокал во сне губами, внятно произнес: «Не подходи, Лариса, я заразный!»
— Часто с этой Ларисой разговаривает, — с ухмылкой заметил Газин. — Другой раз таким матом пуляет — о-ей, а то стонет, зовет. Видно, сидит в печенках. А где она — та Лариса? Ни разу не появлялась. Эх, бабы! Мутят нашего брата, доводят до креста. Спасенья от них нету… Я ведь наврал тебе, девушка, про невесту. Была у меня невеста, да сплыла. Еще до аварии. Куда — бог весть. Но я знаю — куда. С дружком моим Митькой Захаровым, токарем с пятого участка спуталась. Теперь, надо полагать, вместе наслаждаются.
— А вы кто по профессии, Леонид?
— Электросварщик высшего разряда. Бывший.
Нина протянула ему апельсин, а слов утешения не нашла. Только сейчас разглядела, что Газин, молод, не больше тридцати, и лицо красивое, тонкое. Когда улыбается, вокруг глаз вспыхивают веселые лучики. Ему еще долго жить с одной ногой.
— Хотите детектив? — предложила она. — Может, вслух почитаете.
— Вы хорошая девушка. Приходите почаще. Ладно?
— Приду, — Нина встала, прикрыла форточку.
Сказала: «До свиданья!» Газин ответил: «Спасибо!» Бросила прощальный взгляд на мирно посапывающего Певунова.
Сестра Кира шла по коридору со шприцем в руках.
— Ну, как он? Убедилась?
— Съел куриную ножку и апельсин. Спит, — ответила Нина с гордостью.
— Ну да! — Кира всплеснула руками, чуть не кольнув себя шприцем в щеку. — Это очень важно. Я доложу Вадиму Вениаминовичу. Вы придете завтра?
— Я постараюсь, — сказала Нина.
Мирон Григорьевич встретил ее дурашливым смехом. Он был в переднике, с перемазанным мукой лицом.
— А мы блины печем! Мамочка гуляет, а мы ей вкусный сюрпризик приготовили.
Настя и Костик чинно сидели за столом, перед каждым тарелка с блинами. Костик до ушей в варенье.
— Мы и Наденьке отнесли горяченьких! — похвалился муж.
Наденька была в детском саду на пятидневке.
Нина подсела к детям. Расторопный Мирон Григорьевич тут же подал ей блюда с дымящимися блинами.
— Я была в больнице у Певунова.
— Я догадался. Тебе звонила Клава Захорошко.
Нина с нежностью смотрела на суетящегося у плиты мужа. Он не упрекнул ее ни взглядом, ни словом. Какой удачный номер вытащила она в лотерее жизни. У нее деликатный, добрый муж, умные, красивые дети. Она так их всех любит, готова за каждого сцедить свою кровь по капле. Только бы не спугнуть, не сглазить это неслыханное везенье. Сердце ее налилось медовой истомой, глаза слипались. Она не чувствовала вкуса блинов.
— Мамочка наша приморилась, — озабоченно заметил Мирон Григорьевич. — Сейчас уложим ее баиньки, а сами будем вести себя тихо, как мышки, и почитаем сказку про Хоббита.
— Надо же позвонить Клаве. Что там у нее?
— Завтра позвонишь.
— Нет, — Нина набрала номер подруги, телефонная трубка оттягивала руку, как железная.
Клавин голос донесся глухо, через какое-то бульканье и шуршание.
— Ты чего звонила? — спросила Нина, даже не поздоровавшись.
— Просто так. Соскучилась по твоим нравоучениям.
— Ой, Клавка, давай тогда поговорим завтра. Я уже ничего не соображаю.
— Завтра так завтра. Можно и послезавтра… У меня маленькая новость, Нин. Может, заинтересуешься.
— Какая?
— Одна моя знакомая купила три югославских батника и свитер итальянский, с переплатой, конечно.
— Поздравь ее от меня.
— Хорошо, поздравлю. Она их купила у Капитолины.
Нина вмиг вынырнула из истомной расслабленности.
— Откуда ты знаешь? Ты не путаешь?
— Это моя школьная подруга. Я сама подослала ее к Капитолине. За батники переплатила по пятерке, за свитер — червонец.
Ну вот и нашлось доказательство, которое Нина тщетно искала. И есть свидетель — Клавина подруга. И есть сама Клава, униженная и оскорбленная, жаждущая отмщения. Теперь директору не удастся так победительно и свысока учить Нину уму-разуму… Почему-то она не испытала облегчения, недоброе предчувствие шевельнулось в ней.
— Подружка! — настороженно позвала издалека Клава. — Ты что молчишь?
— Клавочка, милая, я правда сегодня замоталась. Что-то, кажется, и температура поднялась. Давай я тебе завтра позвоню.
— Я тебя расстроила? Не бери в голову, подружка. Чао!
Нина нацелилась уснуть на кушетке, подтянув под голову подушку-думку. Но Мирон Григорьевич заставил се встать и отвел в спальню.
— Ты мой самый любимый! — сказала ему Нина.
Муж помог ей раздеться, укрыл до подбородка одеялом, потушил свет и на цыпочках вышел.
Ночь Нина провела беспокойную, несколько раз просыпалась, разбуженная одним и тем же сном. Ей снился парализованный Певунов. Он подбегал к окну, распахивал ставни, вскарабкивался на подоконник и
