жизнь!..
И вот — впервые в жизни — Дорону удалось «примерить сёдла к их спинам», как любил говаривать покойный Дорон-старший, когда был ещё в здравом уме. Генерал Дорон отлично понимал, что он сейчас не по зубам Совету, а человек, который был Совету не по зубам, уже одним этим обстоятельством возвышался в ранг зубастых.
«Следовательно, — думал Дорон, — мне нужно и впредь делать вид, что Миллер у меня в руках, а сам я — двойник Дорона». Кстати, эта выдумка была одним из самых блестящих ходов Дорона, которые приходили ему когда-либо в голову. С другой стороны, он не мог не понимать, что его зубастость не вечна. Как только Миллер будет найден, ей придёт конец, а Дорон и так уже зашёл слишком далеко, чтобы ждать от Совета пощады.
Опередить! — такова главная и основная забота Дорона на ближайшие сутки. Опередить всех, захватить Миллера и перепрятать его в надёжное место.
Что потом? Потом убедить профессора в необходимости сотрудничать с Дороном и захватить с его помощью власть. Но если Миллер откажется… его придётся нейтрализовать, а если понадобится, то и убрать вообще. Пока что нужно позаботиться о побеге в самом крайнем случае.
— Господа, пока, кажется, всё? — сказал Прогнозист.
Члены Совета поднялись, церемонно раскланялись друг с другом и направились к выходу. У западного входа в ранчо их ждали десять машин разных марок и личная охрана каждого. Хлопнули десять дверок, зажглись почти одновременно десять пар подфарников, и бесшумно заработали десять моторов. Одна за другой машины выехали с территории и уже там, на шоссе, показали друг другу всё, на что они были способны.
В голове каждого члена Совета дозревали собственные планы и выстраивались собственные «Эйфелевы башни». В этих сложных конструкциях не было ни одной балочки, посвящённой президентам.
Судьба людей, формально стоящих у власти, никого не волновала.
12. СТАВКА НА ГАРДА
Луна то и дело выглядывала из прорези облаков, словно из амбразуры. Её свет не в силах был уничтожить темноту равнин. Но лента шоссе высвечивалась луной, как лезвие ножа, и по этому слабо белеющему лезвию едва ползли две чёрные капли; с высоты казалось немыслимым, что эти капли мчатся со скоростью сто миль в час и что одну из них переполняло нетерпение, а другую — тупое упорство соглядатаев.
Впрочем, внешне Дорон не выглядел ни озабоченным, ни встревоженным. Волнение было привычно загнано им глубоко внутрь; в летящей машине сидел просто усталый, задумавшийся человек с чуть покрасневшими от бессонницы глазами и обмякшими складками морщин властного, крупного лица. Он не оборачивался. Он и так знал, что чужой взгляд будет теперь сопровождать каждый его шаг, а чужие уши ловить любое его слово. Он был ещё свободен, но уже связан. Только его мысли оставались никому не подвластными, и Дорон спешил воспользоваться этим единственным своим оружием.
Машину слабо потряхивало, лучи фар сметали с дороги кисейные полосы тумана, пирамидальные тополя с заломленными к небу руками-сучьями выскакивали из-за поворотов, словно вспугнутые дозорные. Дорон ничего не замечал. Он был не здесь, на дороге, он упреждал время, он был там, куда стрелке часов ещё предстояло идти и идти.
Не далее как утром он являлся хозяином жизни, и от его решения зависела судьба многих. Теперь его собственная жизнь зависела от других. От Миллера и его необъяснимых поступков. От Совета. От случайных людей, наконец. И чем он дольше думал, тем яснее ему становилось, что он должен поставить себя в зависимость — на этот раз сознательно — и от человека, с которым придётся иметь дело, превратившись в скромного просителя.
Этим человеком был комиссар полиции Гард. Его собственная служба сейчас немногого стоила, каждое его движение — Дорон это отлично понимал — будет парализовано людьми членов Совета. Но Гард был вне подозрений Совета и министра внутренних дел. Гард уже не раз занимался Миллером, и потому у него было больше шансов отыскать профессора, чем у кого бы то ни было. К тому же Гард был умён, опытен и обладал интуицией — качеством весьма редким в грубом ремесле сыщика. Правда, Гард не имел бесценного в теперешней ситуации качества — он не был верен ему, Дорону. В какой-то миг размышлений генерал искренне пожалел, что в своё время держался с бывшим инспектором, а ныне комиссаром высокомерно, но сделанного не вернёшь. Просто урок на будущее: с людьми, обладающими самостоятельным характером и талантом, лучше быть в дружбе, вне зависимости от того, как низко они стоят по сравнению с тобой.
Итак, на преданность Гарда рассчитывать нечего. И для угроз сейчас не время. Остаются деньги. Купить Гарда, может быть, и нельзя. Но кто с лёгким сердцем откажется от денег, которые обеспечат всё его будущее? «Да, деньги, — решил Дорон. — Только они всесильны и всемогущи в нашем мире».
Приняв решение, Дорон с облегчением откинулся на спинку сиденья.
Розовое зарево не встало перед машиной, когда она приблизилась к городу. Безмолвные дома по обеим сторонам улицы походили на склепы. Льдистым блеском мерцали окна. Лишь в некоторых теплился жидкий огонь свечей. Кое-где по тротуарам метался растерянный луч фонарика, какие-то тени выпархивали из-под фар, но в общем было безлюдно. Над улицами мрачно нависали громады небоскрёбов, облака затянули луну, и даже на проспектах стояла жуткая темнота, как на дне ущелий.
Наконец машина остановилась перед особняком. Дорон не сразу узнал его, так непривычно выглядела улица. По одну сторону, на фасадах и на тротуаре, лежал какой-то странный синевато-белый химический блеск. Он клиньями вдавался в мостовую, и Дорон в первую минуту не мог понять, что это такое. Лишь подняв голову, он сообразил, что это выскользнула из облаков луна. Она висела над скатами крыши, и на небе чётко и чёрно выделялась паутина проводов.
Рокот мотора эхом прокатился по улице; из-за угла выскользнула ещё одна длинная машина, погасила фары и замерла в пяти метрах от машины Дорона и его «хвоста». Чёрные фигуры в плащах и шляпах, не скрываясь, высыпали из кузова. Неторопливо окружили особняк. Мимо генерала они проходили, как мимо пустого места. Их каблуки твёрдо печатали шаг, они двигались чётко, как автоматы, и это было так же дико, как яркий лунный свет в центре большого города.
На ощупь, спотыкаясь, Дорон поднялся по лестнице в свой кабинет. Шторы были опущены, на столе среди вороха донесений оплывала свеча, прилепленная к массивной, оптического стекла пепельнице. Колебания язычка пламени зажигали в гранях пепельницы тусклую радугу. За столом, положив голову на руки, спал верный Дитрих.
Дорон осторожно коснулся его плеча. Секретарь вскочил и тотчас вытянулся, растерянно моргая. Дорон махнул рукой: садись. Сам он тоже сел и секунду молча глядел на коптящий огонёк свечи, который вызывал в памяти какие-то давние детские и почему-то щемящие душу ассоциации.
— Кофе? — Дитрих посмотрел на Дорона.
— Нет. Спать.
— Вам звонил…
Но Дорон вдруг поднял вверх палец предостерегающим жестом, и Дитрих осёкся.
— Никаких дел, Дитрих, — устало произнёс Дорон и повторил: — Спать. Все дела — завтра.
Затем он на листочке блокнота, лежащего на столе, энергичным почерком написал одно слово. Дитрих взглянул, прочитал: «Уши!» — и понимающе склонил голову.
— Генерал, — сказал он после паузы, — вы будете спать, как всегда, в кабинете или в спальной комнате?
— Сегодня там, — ответил Дорон и жестом показал Дитриху: внимание, Дитрих!
На листочке блокнота появилась новая запись: «Мне нужен Гард». Дитрих кивнул. «Немедленно!!!» — вывел Дорон. Дитрих подумал и вновь кивнул. «Чтобы никто не знал!» — Дорон трижды подчеркнул слово «никто». Секретарь кивнул. «Учтите, за домом следят». — «Понял», — сказали губы Дитриха. Дорон
