берегу реки. Забудь про смерть и будь счастлив, как никто на свете этом.
Ладони суккуба двинулись вниз по телу дьяка.
- Ты ведь не можешь противиться своей любви, Мариус, милый. Я, твоя Амалия, прошу тебя, прийди в меня, будь со мной ласковым и жарким. Я чувствую твою силу и твой жар, любимый. Не держи себя, подари мне эту страсть! - и суккуб прижалась к нему всем телом.
Мир дьяка рушился. Огненные волны ударяли в сознание Мариуса, чудовищные волны похоти воспламеняли вены и мозг, оставленный всеми мыслями.
Кроме одной.
И Мариус, изнемогая под ласками суккуба, сделал единственное, что мог.
Сделал шаг назад и повалился спиной на ступени храма.
Удар был тупой и жестокий. Каменные грани ступеней вонзились в позвоночник, просветлив болью зарево похоти.
- Поцелуй же меня, мой милый!
Суккуб впилась в губы Мариуса огненным поцелуем.
Левая ладонь дьяка беспомощно елозила по ступени.
“О Господи мой, помоги мне!!!”
И ладонь нащупала гайтан креста.
Суккуб выгнулась на теле дьяка. Грудь её блеснула в свете из открытой двери церкви.
- Теперь ты мой! - крик демона был ликующ и страшен.
И Мариус со всей силы вонзил между грудями суккуба свой наперсный крест.
Солнце вставало над городом. Выплывало из синего сумрака, подымалось из-за туманного горизонта.
Примораживало. Земля была тверда и звонка.
Мариус сидел на ступени храма и смотрел на солнце.
Послышалось скрипение колёс, и в конце улочки показалась двуколка.
Патер Никольм слез с двуколки, отряхнул запылённую рясу.
- Здравствуй, сын мой. Что случилось?
- Утро доброе, патер. - Мариус был тих. - У нас тут были трудности.
Патер Никольм присел рядом на ступень.
- Оно и видно, все дороги перекопали. Я колесо едва в канаве не оставил. Что это мэр учудил?
- Ему надо будет помочь придумать, что он такое учудил. Сам не справится.
- Не говори загадками, сын мой.
Мариус поглядел на патера Никольма, потом на солнце, встающее над дальними крышами.
- Он согрешил в столице и подпал под власть суккуба. А дороги - это он пытался создать защитную пентаграмму.
Патер рывком поднялся.
- Где он?
Мариус остался сидеть.
- В странноприимной, вместе с огородником Каролем. Тот попался суккубу уже здесь.
- Так что ж ты сидишь, дьякон?
Усмешка пополам со страданием расколола лицо Мариуса.
- Суккуб ушёл. Ему запрещено отныне здесь появляться.
Патер постоял, посмотрел на Мариуса.
- Вот как. И потому у тебя ряса разорвана, сын мой?
- Да. - раздавшийся голос принадлежал Джеки. Старый англ вышел из-за колонны храма.
- Он бился с ней и победил. Хотя вот я, - кривая усмешка изогнула лицо городского подёнщика - ей бы, скорее всего, поддался.
- Не богохульствуй, грешник. Лучше помолчи.
- Как скажете, почтенный.
Патер вздохнул. Покачал головой. Присел рядом.
- Знаешь, Джексон, возьми-ка лошадок. Распряги, почисть, покорми, будь милостлив.
Джеки наклонил голову, взял лошадок под уздцы и повёл в сторону конюшни.
Патер посидел, поглядел вместе с Мариусом на восходящее солнце.
- И чем это тебе обошлось, Мариус?
Мариус поглядел в небо.
- Суккуб напомнила мне мой давний грех. Я любил девушку в Сорбонне, но струсил и бежал от гнева её отца. Она была беременна и погибла, пытаясь вытравить плод.
Отец Никольм потёр лоб. Вздохнул.
- И как ты выстоял?
Мариус горько засмеялся.
- А я не выстоял. Она с самого начала побеждала. Я повалился спиной на лестницу, подобрал крест со ступени и вонзил его ей в грудь.
- А почему твой крест был на ступени? Ты сам его снял?
- Да. Иначе она не вступила бы в поединок.
Старик-священник выдохнул.
- Господи, там умирают, здесь подпадают под чары дьявольские, с бесами бьются. Боже, Боже милостливый, да святится имя Твоё, да пребудет воля Твоя на небе и на земле, и да очистит благодать Твоя детей Твоих, заблудших во грехе.
- Аминь, - отозвался Мариус.
Отец Никольм поднялся.
- Пойдём, сын мой, вставай. У нас много дел.
Мариус поглядел на священника снизу вверх.
- Отче, благословите на странствия в подаянии.
Патер Никольм грозно хмыкнул.
- Не благословляю. Ишь, суккуба он завалил, и всё, в бродячие отшельники? Вставай. Солнце по воле Господа светит всем, и ты ничем не лучше и не хуже. Поднимайся.
И добавил чуть мягче:
- Пойдём, чадо. Пойдём.
И протянул руку.
Почтовый агент мигнул картинкой конверта.
“Ваше письмо отправлено”.
Я закрыл ноутбук. Выключил свет, повесил на плечо сумку. Запер дверь. Спустился по гулкому хребту лестницы и вышел на улицу.
Редкие люди шли со мной и против меня, лица мелькали, улыбались, хмурились, оставались бесстрастными.
Я шёл, и солнце поднималось на городом, вставало из синей дымки.
Через парк до вокзала было короче.
Я подошёл к парапету, огораживающему обрыв, под которым текла речка.
Прямо передо мной в небо поднимался парковый холм, серо-синий от росы и тени.
И над ним вставало яркое, горячее солнце.
Я постоял у парапета, глядя на деревья на холме.
